1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории

Несмотря на симпатии официальной Софии к Антонину Новотному, его снятие с высшего партийного поста в январе 1968 г. и избрание секретарем ЦК КПЧ компромиссной фигуры – Александра Дубчека были восприняты болгарами спокойно, как внутреннее дело «братской» компартии. Помимо положительной реакции Москвы на смену лидера, принципиальное значение имели заявления нового руководства о верности прежнему курсу на единство и братство Чехословакии с СССР и КПСС и «социалистическим лагерем» и укрепление международного коммунистического движения. И, конечно, нельзя не учитывать, что на болгарское политическое руководство продолжало влиять «обаяние» чехословацкого реформаторского курса.

Поэтому представляется, что выступление Живкова в феврале 1968 г. в Праге на праздновании 20-летия прихода коммунистов к власти в 1948 г. было вполне искренним, а не просто обязательным и традиционным славословием по поводу «красного дня календаря». На привычном партийном языке болгарский лидер констатировал «полное единство» партии и народа Чехословакии, «умелое и мудрое» руководство КПЧ страной и, главное, отсутствие каких бы то ни было спорных вопросов с чехословацкими коммунистами[350]. Однако прошло совсем немного времени, и уже 6–7 марта в Софии, во время заседания Политического консультативного комитета Организации Варшавского договора (ПКК ОВД), Живков заявил совсем иное. Правда, произошло это за кулисами встречи, в конфиденциальной беседе с Брежневым и Косыгиным, на которой болгарский руководитель, возможно, на правах хозяина, был ознакомлен с советской позицией. Тремя неделями позднее, на пленуме ЦК БКП 29 марта, Живков так представил это событие: «Я имел особую встречу с товарищами Брежневым и Косыгиным, во время которой изложил нашу тревогу и необходимость сделать все возможное, в том числе [заявил, что] мы пойдем и на риск, но не допустим разгула контрреволюции в Чехословакии и ее потери [для „социалистического лагеря“]. Что такое Чехословакия? Чехословакия находится в центре социалистического лагеря, это государство с относительно большим политическим и экономическим весом в социалистической системе. Мы категорически заявили тов. Брежневу и тов. Косыгину, что должны быть готовыми действовать и нашими армиями»[351].

Трудно с определенностью сказать, насколько точно передал Живков ход встречи (создается впечатление, что о «неблагополучной» обстановке в Чехословакии он знал ранее, что документально пока не подтверждается) и «авторство» представленной им позиции: говорил ли он с советскими руководителями от своего имени или выразил коллективную точку зрения. Искра Баева считает, например, что смешение местоимений и глагольных форм («я имел», «мы заявили» и пр.) отражает, прежде всего, желание Живкова, чтобы Болгария участвовала в возможной силовой акции[352]. Это мнение, однако, разделяют не все. Ссылаясь именно на эту встречу, болгарские СМИ разместили в августе 2008 г. в Интернете приуроченный к 40-летию чехословацких событий материал под броским заголовком «София первой настаивала на военной интервенции в Праге»[353]. Но точна ли эта оценка, возникшая на волне критики социалистического прошлого, и если она верна, то по каким причинам именно Болгария стала забойщиком силового варианта? И какова роль советского фактора в определении болгарской позиции? Кстати, для иностранных наблюдателей она была очевидна. Еще в отчете посольства Великобритании в Софии за 1967 г. подчеркивалась тесная, «более чем когда-либо», привязанность Болгарии к СССР, рождающая вопрос: «…является ли Болгария вообще нацией или просто и только советской провинцией со своим МИДом и представительством в ООН, подобно Украинской или Белорусской советским социалистическим республикам?»[354] Однако достаточно ли этого для констатации абсолютного «лидерства» Болгарии при постановке вопроса о вторжении?

Замечу, кстати, что в том же «юбилейном» 2008 г. в Интернете появилась информация, что первым вопрос о силовом вмешательстве поставил Ульбрихт, а затем уже Гомулка и Живков[355]). Сам Брежнев на заседании Политбюро ЦК КПСС 21 марта, сообщив, что «в Софии и уже после» с просьбой принять какие-либо меры по урегулированию обстановки в Чехословакии к нему обращались Живков, Гомулка, Кадар, о заявлении союзников в пользу силового варианта не упомянул. Наоборот, заметил, что конкретных предложений от них не поступило[356].