1968 год. «Пражская весна»: 50 лет спустя. Очерки истории

Заслушав в первый день совещания подробную информацию о положении в Чехословакии и выступления Гомулки, Кадара и Ульбрихта, болгарские представители приняли решение воздержаться от резких оценок ситуации в стране, особо подчеркивать общие интересы и общую судьбу стран «социалистического лагеря» и «напирать» на необходимость гасить разногласия путем встреч и переговоров. Живко Живков позднее вспоминал: «Мы хорошо сознавали, что в этих событиях не играем главной роли, и не брали на себя обязательств, которые были бы нам „не по росту“»[366]. Эта, по всей видимости, выразившаяся в выступлении Тодорова установочная позиция, равно как и умеренность Кадара были расценены советской стороной как проявления «нечеткой позиции» болгар и венгров[367].

Большое впечатление произвел на болгарскую делегацию доклад А. Н. Косыгина, посвященный проблемам экономического сотрудничества. Основное внимание глава советского правительства уделил поставкам сырья – природного газа и нефти – в страны «социалистического лагеря», развитию энергетической базы и атомной энергетики. Лейтмотив выступления – огромные возможности Советского Союза и его преимущества перед Западом в решении соответствующих проблем стран-участниц восточного блока. Представляется, что Москва намеревалась использовать экономическую «наживку» при решении политических проблем «Пражской весны».

В историографии встречается суждение, что появление в Дрездене болгар и их сдержанность, особенно на фоне резких заявлений представителей Польши и ГДР, вызвали недоумение у чехословацких руководителей. В подтверждение приводится адресованная Живкову информация руководителя службы Госбезопасности (ДС) генерала Ангела Солакова об «особом внимании» чехов к позиции Болгарии: «Они признают, что наша страна не вмешивается во внутренние дела Чехословакии и сохраняла „английское спокойствие“, не свойственное темпераменту болгар. Болгария продемонстрировала высокую дипломатическую зрелость и политическую корректность»[368]. Некоторые историки, однако, не разделяют эту оценку, считая, что позиция болгарской делегации и дальнейшее поведение Живкова в кризисные дни не были столь самостоятельными. Ангел Николов, например, утверждает, что авторитарный болгарский руководитель не имел собственной позиции по «чехословацкому вопросу», однако старался создать в глазах советской стороны имидж более ревностного сторонника и исполнителя ее планов, нежели иной раз сами инициаторы[369].

Отсутствие необходимых источников не позволяет дать однозначный ответ на вопрос, когда и, главное, в какой мере болгарские «друзья» были ведомыми, а в какой по своей инициативе (если таковая была) выступали на первый план? Однако вряд ли приходится сомневаться, что советское руководство в лице болгар имело верного соратника, готового озвучить, притом в категорической форме, замыслы и инициативы Москвы как собственные. Не случайно в рабочих дневниковых записях Брежнева, относящихся ко времени чехословацкого кризиса, неоднократно встречаются подтверждения использования им «друзей» для «продавливания» советской позиции, а СССР отводится роль выразителя «коллективного мнения» и арбитра. Но если умеренно настроенному Кадару доставались при этом функции деликатного переговорщика, в частности, с Дубчеком («пусть он еще поговорит» с ним), а Гомулке и Ульбрихту предстояло «оказывать на Дубчека и его друзей соответствующее влияние», то в отношении болгарского лидера подчеркивалось: «Живков обещал надавить на пражских руководителей»[370].

26 марта Политбюро ЦК БКП обсудило итоги совещания в Дрездене, приняв решение наблюдать за развитием ситуации в ЧССР и глубже изучать ее. Были в связи с этим намечены и конкретные задачи, адресованные государственным (МИД), информационно-пропагандистским структурам (официоз «Работническо дело», Болгарское телеграфное агентство). В решении также указывалось на необходимость избегать публикаций полемического содержания, не допускать появления в печати высказываний и статей «правого или контрреволюционного характера», улучшить работу с интеллигенцией, молодежью и особенно со студентами[371].

29 марта развернутая информация Станко Тодорова о дрезденской встрече была заслушана на пленуме ЦК БКП. Тодоров сообщил, что участникам было рекомендовано «не вести никаких протоколов и стенографических записей», поэтому он подготовил сообщение, по его словам, «по памяти и по некоторым отрывочным заметкам, которые мы вели…»[372]. Но эта оговорка не стыкуется с подробнейшим изложением выступлений чехов и других участников встречи.