1984

– Мы контролируем жизнь, Уинстон, на всех ее уровнях. Вы воображаете, что есть нечто, называемое человеческой природой, и она возмутится нашими делами и обернется против нас. Но это мы создаем человеческую природу. Люди – бесконечно ковкий материал. Или, может быть, вы вернетесь к своей идее о том, что пролетарии или рабы поднимутся и свергнут вас? Выбросьте это из головы. Они беспомощны, как животные. Человечность – это Партия. А все остальное, что снаружи, – не имеет значения.

– Все равно. В конце концов они разобьют вас. Рано или поздно они увидят, кто вы есть, и разорвут вас на куски.

– Вы видите какие-то доказательства того, что это случится? Или у вас есть причины так думать?

– Нет. Я просто верю. Я ЗНАЮ, что вы рухнете. Есть что-то во Вселенной – не знаю, какой-то дух или принцип, – который вам никогда не одолеть.

– Вы верите в бога, Уинстон?

– Нет.

– Тогда что это за принцип, который нас победит?

– Я не знаю. Дух человека.

– А вы считаете себе человеком?

– Да.

– Если вы человек, Уинстон, то вы последний человек. Ваш вид вымер, настал наш черед. Вы понимаете, что вы ОДИН? Вы вне истории, вы не существуете. – Его манера говорить изменилась, и сейчас слова звучали резче: – И вы считаете, что обладаете моральным превосходством над нами, над нашей ложью и жестокостью?

– Да, я считаю, что у меня есть превосходство.

О’Брайен замолчал. Говорили два других голоса. Через мгновение Уинстон узнал их. Это была запись беседы, которую они вели с О’Брайеном в тот вечер, когда он принимал его в Братство. Уинстон услышал, как он обещал лгать, воровать, мошенничать, убивать, способствовать распространению наркотиков и проституции, разносить венерические заболевания, плескать серную кислоту в лицо ребенка. О’Брайен сделал короткий нетерпеливый жест, словно говоря, что дальнейшее прослушивание едва ли имеет смысл. Затем он повернул ручку выключателя, и голоса смолкли.

– Встаньте с постели, – произнес он.

Ремни сами расстегнулись. Уинстон опустил ноги на пол и, пошатываясь, встал.

– Вы последний человек, – сказал О’Брайен. – Вы хранитель человеческого духа. Сейчас вы увидите себя таким, каков вы есть. Снимите одежду.

Уинстон развязал кусочек тесемки, державшей комбинезон. Застежку-молнию из него уже давно вырвали. Он не мог вспомнить, приходилось ли ему когда-то с момента ареста полностью раздеваться. Тело под комбинезоном обвивали какие-то грязные желтоватые тряпки – видимо, то, что осталось от нижнего белья. Сбросив их на пол, он заметил, что в дальней части комнаты имелось трюмо. Он подошел к нему и остановился совсем рядом. Невольный крик вырвался из его уст.

– Давайте, давайте, – сказал О’Брайен. – Становитесь между зеркалами. Вы увидите себя со всех сторон.

Он остановился, потому что испугался. Навстречу ему шагнуло скрюченное скелетоподобное существо с серой кожей. Вид сам по себе был пугающий, а не только потому, что Уинстон знал – это он сам. Он придвинулся ближе к зеркалу. Лицо существа, казалось, выдается вперед, потому что оно крепилось к согнутой шее. Жалкое лицо заключенного с огромным лбом, который переходил в лысый череп, скрюченный нос, разбитые скулы, а над ними глаза – злые и настороженные. Щеки покрыты морщинами, рот запал. Конечно, это было его лицо, но ему показалось, что оно изменилось больше, чем сам он внутри. Эмоции, отражавшиеся на лице, отличались от того, что он на самом деле чувствовал. Он полысел. В первый момент ему показалось, что он еще и поседел, но это просто череп приобрел серый цвет. За исключением рук и овала лица, его тело сделалось серым от давней, въевшейся грязи. То тут, то там под грязью виднелись красные шрамы от ран, а варикозная язва у лодыжки превратилась в воспаленную массу, над которой висели лохмотья кожи. Но по-настоящему его ужаснула крайняя истощенность организма. Ребра торчали, как у скелета; ноги так похудели, что колени стали толще бедер. Сейчас он понял, зачем О’Брайен велел ему посмотреть на себя сбоку. Позвоночник удивительным образом скрючился. Худые плечи так сгорбились, что на груди образовался провал, тонкая шея, казалось, под весом черепа сложилась вдвое. Если бы его спросили, то он ответил бы, что видит тело мужчины лет шестидесяти, который страдает от какого-то серьезного заболевания.

– И вы иногда думали, – сказал О’Брайен, – что мое лицо – лицо члена Внутренней партии – выглядит старым и изможденным. А как насчет вашего собственного лица?

Он схватил Уинстона за плечи и развернул к себе лицом.