1984

Но здесь случилась заминка. Его ум, словно избегая чего-то, казалось, не хотел концентрироваться. Он знал, что нужно делать дальше, но с минуту не мог вспомнить, что именно. Когда же, наконец, ему это удалось, он вычислил новую мысль сознательно, а не то чтобы она пришла сама собой. Он написал:

БОГ – ЭТО ВЛАСТЬ

Он принял все. Прошлое изменяемо. Прошлое никогда не изменяли. Океания воевала с Истазией. Океания всегда воевали с Истазией. Джонс, Ааронсон и Резерфорд виновны в тех преступлениях, в которых их обвиняли. Он никогда не видел фотографию, которая опровергала их виновность. Ее никогда не существовало, он выдумал ее. Он помнил запавшие в память, противоречащие этому факты, но это были ложные воспоминания, плод самообмана. Как легко! Стоит лишь сдаться – и все идет само собой. Словно плыть против течения, когда тебя отбрасывает назад, как ты ни старайся; и вдруг ты решаешь развернуться и отдаться течению вместо того, чтобы бороться с ним. Ничто не изменилось, кроме твоего отношения: чему суждено случиться, то случится. Он не понимал, зачем он бунтовал. Все так легко, кроме…

Истиной может быть все что угодно. Так называемые законы природы – чепуха. Закон притяжения – ерунда. «Если бы я захотел, – сказал О’Брайен, то поплыл бы над полом, как мыльный пузырь». Уинстон поработал над этим высказыванием: «Если он ДУМАЕТ, что он плывет над полом, и если я одновременно ДУМАЮ, что он это делает, то именно так и происходит». И вдруг, словно обломок затонувшего корабля, всплыла в голове мысль: «На самом деле этого нет. Мы просто вообразили это. Это галлюцинация». Он почти сразу отмахнулся от мысли. Очевидная ошибка. Предполагается, что где-то, вне тебя самого, существует «реальный» мир, где происходят «реальные» события. Но разве бывает такой мир? Разве все наши знания не хранятся в нашем сознании? Все происходит у нас в голове. А что происходит в голове, то происходит на самом деле.

Ему не составило труда обнаружить ошибку, и не было опасности поддаться ей. Тем не менее он осознал, что такого не должно с ним случаться. Всякий раз, как в голове появляется опасная мысль, мозгу надлежит образовывать там слепое пятно. Этот процесс должен быть автоматическим, инстинктивным. Преступстоп – вот как он называется на новодиалекте.

И он начал упражняться в преступстопе. Он выдвинул предположения: «Партия говорит, что Земля плоская» и «Партия говорит, что лед тяжелее воды», – и начал тренироваться в том, чтобы не видеть и не понимать аргументов, противоречащих им. Было нелегко. Потребовались изрядная сила воли и импровизация. Арифметические задачи, например, основанные на таких утверждениях, как «два плюс два – пять», оказались выше его интеллектуальных возможностей. Тут нужно было еще что-то вроде умственного атлетизма, умения в один момент тонко применять логику, а в следующий – не видеть грубейших логических ошибок. Тупость являлась столь же необходимым качеством, как и ум, и достигалась нелегким трудом.

Все это время одна часть мозга задавалась вопросом, когда его расстреляют. «Все зависит от вас», – сказал О’Брайен; но Уинстон знал, что этого не приблизить никаким сознательным действием. Может, это произойдет через десять минут, а может быть, через десять лет. Возможно, они годами будут держать его в одиночной камере, а возможно, отправят его в трудовой лагерь, или выпустят на короткий срок, как они иногда это делают. Существует очень даже большая вероятность того, что прежде, чем его расстрелять, они заново разыграют драму с арестом и допросами. Но одно было точно: смерть никогда не приходит, когда ее ждешь. По традиции (все о ней откуда-то знали, хотя никто не слышал, чтобы об этом говорили), тебе стреляли в спину, в затылок, без всякого предупреждения, когда ты шел по коридору из одной камеры в другую.

В один «прекрасный» день (нет, «день» – неточное слово: вполне вероятно, что это случилось ночью), однажды, он впал в странное, блаженное забытье. Он идет по коридору, ожидая пули. Он знает, что выстрел вот-вот последует. Все было утрясено, сглажено и улажено. Больше не существовало ни сомнений, ни доводов, ни боли, ни страха. Его тело стало здоровым и сильным. Он двигался легко, радостно, с ощущением того, что гуляет в свете солнечных лучей. Уже не было длинных белых коридоров Министерства любви, а находился он в каком-то громадном, залитом солнцем проходе – с километр шириной – и двигался по нему, словно в наркотическом опьянении. Он был в Золотой стране и шел по тропинке, идущей через выщипанный кроликами луг. Он чувствовал под ногами пружинистый дерн, а на лице – ласковые солнечные лучи. На краю поля росли вязы, которые легонько шевелили ветвями, а за ними скрывался ручей, где в зеленоватых заводях под ивами ходила плотва.

Вдруг он в ужасе вскочил. Пот струился по спине. Он понял, что кричит вслух:

– Джулия! Джулия! Джулия! Любовь моя! Джулия!