1984

На мгновенье его потрясла реальность ее присутствия. Казалось, что она не просто рядом с ним, она внутри него. Было такое ощущение, будто она вошла в его кожу. И в эту минуту он любил ее намного больше, чем когда-либо – когда они были вместе и были свободны. А еще он знал, что она существует где-то, что она жива и нуждается в его помощи.

Он снова откинулся на спину и попытался взять себя в руки. Что он сделал? Сколько лет он добавил к своему рабству из-за этой минуты слабости?

И он тут же начал ожидать топота ботинок за дверью. Этот порыв они не оставят безнаказанным. Сейчас они знают (а может быть, знали и раньше), что он нарушил заключенный с ними договор. Он подчинился Партии, но он все еще ненавидит Партию. В прежние времена он прятал еретические мысли под маской конформизма. Сейчас он сделал еще один шаг назад: в уме он сдался, но надеется душу сохранить неизменной. Он знал, что это неправильно, но ему это нравилось. Они поймут это – О’Брайен поймет. И его выдал всего лишь один, но глупый выкрик.

Ему придется начать все сначала. На это могут уйти годы. Он провел рукой по лицу, пытаясь представить свой новый облик. На щеках глубокие борозды, скулы заострились, нос сделался приплюснутым. Ведь в последний раз он видел себя в зеркале, когда ему ставили новый зубной протез. Нелегко сохранять непроницаемость, когда не знаешь, как выглядит твое лицо. В любом случае недостаточно простого владения мимикой. Он впервые понял, что если хочешь сохранить что-то в секрете, то нужно скрывать это и от себя. Все время ты должен знать, что секрет есть, но, пока он не нужен тебе, не позволяй ему всплывать в своем сознании в таком виде, чтобы можно было дать ему имя. С сегодняшнего дня ему следует не только думать правильно, он должен правильно чувствовать, видеть правильные сны. И одновременно он должен закрыть ненависть внутри себя на замок, будто какой-то комок, который является частью тебя, но не связан со всем организмом, – что-то вроде кисты.

Однажды они решат его расстрелять. Невозможно сказать, когда это произойдет, но, может быть, он сумеет догадаться за несколько секунд до этого. Стреляют всегда сзади, когда идешь по коридору. Десяти секунд будет достаточно. За это время мир внутри успеет перевернуться. И тогда внезапно, не произнеся ни единого слова, не сбившись с шага, сохранив непроницаемость лица, он вдруг сбросит маску – бах! Ударят залпом батареи его ненависти. Ненависть взорвет его огромным ревущим пламенем. И почти сразу еще раз бах! Пуля ударит слишком поздно или слишком рано. Они вышибут ему мозг, не успев исправить его. Еретическая мысль останется ненаказанной, без покаяния, они никогда не смогут до нее добраться. В их идеальном плане будет зиять дыра. Умереть, ненавидя их, – это свобода.

Он закрыл глаза. Это труднее, чем принять умственную дисциплину. Это вопрос самодеградации, обезображивания самого себя. Ему придется погрузиться в самую что ни на есть грязную грязь. Что ужаснее и тошнотворнее всего? Он подумал о Большом Брате. Огромное лицо (из-за постоянного лицезрения его на плакатах Уинстон считал, что оно с метр шириной) с его густыми черными усами и следящими за тобой глазами, казалось, всплыло в голове само собой. Каковы же его подлинные чувства к Большому Брату?

В коридоре послышались тяжелые шаги. Стальная дверь с лязгом распахнулась. В камеру вошел О’Брайен. За ним шагнули офицер с восковым лицом и надзиратели в черном.

– Встаньте, – приказал О’Брайен. – Подойдите сюда.

Уинстон встал напротив него. О’Брайен схватил Уинстона за плечи своими сильными пальцами и внимательно посмотрел на него.

– Вы задумали обмануть меня, – произнес он. – Как глупо. Выпрямитесь. Смотрите мне в глаза.

Он замолчал и затем продолжил уже более мягким тоном:

– Вы исправляетесь. В интеллектуальном отношении у вас уже почти все в порядке. Но вот эмоционального прогресса нет. Скажите мне, Уинстон – и помните: я всегда чувствую ложь – скажите, каковы ваши подлинные чувства к Большому Брату?

– Я ненавижу его.

– Вы ненавидите его. Хорошо. Настало время сделать последний шаг. Вы должны любить Большого Брата. Недостаточно подчиняться ему: вы должны его любить.

Он отпустил Уинстона и легонько подтолкнул его к охране.

– В комнату 101, – сказал он.

Глава 5

На каждом этапе заключения он знал (или думал, что знал), в какой части этого здания без окон он находится. Возможно, существовала небольшая разница в атмосферном давлении. Камеры, где его избивала охрана, располагались под землей. Комната, в которой его допрашивал О’Брайен, – высоко, у самой крыши. Это помещение находилось глубоко под землей, может быть, в самом низу сооружения.