1984

Он никогда не называл их по имени, даже в мыслях, и очень старался по возможности не представлять их внешность. Они были для него чем-то едва сознаваемым, но мелькали прямо перед глазами, а их запах навязчиво лез в ноздри. Джин снова подкатил к горлу, и он опять рыгнул, не разжимая пурпурных губ. Он располнел, с тех пор как его выпустили, вернулся прежний цвет кожи, на самом деле он даже стал ярче. Черты его лица отяжелели, кожа на носу и щеках приобрела резкий красный оттенок, и лысый череп тоже сделался насыщенно-розовым. Официант, которого и на этот раз не звали, принес шахматную доску и свежий номер «Таймс», раскрытый на странице с шахматными задачами. Затем, заметив, что стакан Уинстона пуст, он вернулся с бутылкой джина и наполнил его. Необходимости говорить что-то не было. Его привычки здесь хорошо знали. Шахматная доска всегда поджидала его, равно как и зарезервированный для него столик в углу; даже когда в кафе было полно посетителей, он сидел один, поскольку никто не хотел быть замеченным рядом с ним. Он никогда не подсчитывал, сколько он выпил. Через неравные промежутки времени ему подавали грязный клочок бумаги и говорили, что это счет, но у него складывалось впечатление, что с него неизменно брали меньше, чем нужно. Он бы не думал об этом и в том случае, если бы его здесь обсчитывали. Сейчас у него всегда денег было в избытке. Ему даже дали работу – теплое местечко, – на которой платили больше, чем на прежней.

Музыка в телеэкране прекратилась, и раздался голос. Уинстон поднял голову, чтобы послушать. Однако сводки с фронта не последовало. Просто короткое заявление Министерства изобилия. Оказывается, в прошлом квартале план Десятой трехлетки по шнуркам для ботинок перевыполнили на 98 процентов.

Он сверился с шахматной задачей и расставил фигуры. Хитрое окончание партии с участием двух коней. «Белые начинают и ставят мат в два хода». Уинстон поднял голову и посмотрел на портрет Большого Брата. Белые всегда ставят мат, подумал он с каким-то смутным мистицизмом. Всегда, без исключения, так устроен свет. С сотворения мира ни в одной шахматной задаче не побеждали черные. Разве это не символизирует вечную и неизменную победу добра над злом? Огромное лицо ответило ему взглядом, полным спокойной силы. Белые всегда ставят мат.

Голос в телеэкране сделал паузу и добавил уже другим, более мрачным тоном: «Оставайтесь у экранов, чтобы не пропустить важное заявление в пятнадцать тридцать. В пятнадцать тридцать! Информация крайней важности. Не пропустите! В пятнадцать тридцать!» И снова зазвучала звенящая металлом музыка.

У Уинстона что-то всколыхнулось в душе. Будет сводка с фронта; интуиция подсказывала ему, что грядут плохие новости. Весь день его преследовали короткие вспышки волнения: мысли о сокрушительном поражении в Африке то приходили ему в голову, то улетучивались из нее. На самом деле ему хотелось увидеть, как евразийская армия переходит ранее запертые на замок границы и растекается по Африке, словно колонны муравьев. Почему нельзя было как-то окружить их с флангов. Он живо представил себе очертания побережья Западной Африки. Он взял белого коня и переставил его на другой конец доски. ЗДЕСЬ правильное место. Даже наблюдая мысленно за тем, как черные орды устремились на юг, он видел и другую силу, которая таинственным образом организовалась, внезапно оказалась у них в тылу и начала перерезать их коммуникации на берегу и на суше. Он чувствовал, что желанием он пробуждает эту силу к жизни. Но действовать нужно быстро. Если возьмут под контроль всю Африку, то получат аэродромы и места базирования подводных лодок на мысе Доброй Надежды и разделят таким образом Океанию на две части. А это может означать все, что угодно: поражение, разгром, передел мира, уничтожение Партии! Он глубоко вдохнул. Невероятное сплетение чувств – нет, если точнее, не сплетение; скорее последовательно расположенные слои (и не скажешь, какой из них глубже других) боролись внутри него.

Спазм прошел. Он поставил белого коня обратно на место, но в течение нескольких секунд не мог серьезно настроиться на решение шахматной задачи. Его мысли снова начали блуждать. Почти бессознательно он написал пальцем на пыльном столе:

2+2=5

«Они не могут влезть внутрь тебя», – говорила она. Но они смогли влезть внутрь. «То, что происходит здесь с вами, – это НАВСЕГДА», – сказал О’Брайн. И это было правдой. Есть такие вещи, твои собственные поступки, от которых ты никогда не оправишься. Что-то умерло в твоей груди: выжжено, вытравлено, как кислотой.