1984

– Я нажал на первый рычаг, – сказал О’Брайен. – Вы же понимаете, как устроена клетка. Маска надевается вам на голову и не оставляет вам возможности уклониться. Когда я нажму на следующий рычаг, дверка отодвинется вверх. И эти голодные твари вылетят из нее, точно пули. Вы видели, как крыса прыгает? Они прыгнут вам на лицо и начнут вгрызаться в него. Иногда они сначала нападают на глаза. Иногда делают дыры в щеках и съедают язык.

Клетка приближалась; вот она уже совсем рядом. Уинстон слышал постоянный пронзительный писк, который, казалось, раздается прямо у него над головой. Однако он еще отчаянно сражался с паникой. Думать, думать, даже если осталась доля секунды, думать – вот в чем заключалась единственная надежда. Вдруг отвратительный, затхлый запах тварей ударил ему в ноздри. Его внутренности сжались в приступе тошноты, и он почти потерял сознание. Все вдруг стало черным. На миг он превратился в безумца, в визжащее животное. Однако он выплыл из темноты, уцепившись за какую-то мысль. Она была лишь одним и единственным способом спасения. Он должен поставить между собой и крысами другого человека, ТЕЛО другого человека.

Очертания маски стали настолько большими, что он уже больше не видел ничего, кроме нее. Решетка дверцы приблизилась почти вплотную к его лицу. Крысы поняли, что сейчас произойдет. Одна из них суетливо подпрыгивала, а другая – старый, будто покрытый чешуей обитатель сточных канав, – поднялась, оперлась своими розовыми лапками на решетку и злобно принюхивалась. Уинстон различал усы и желтые зубы. И снова глаза застлала черная паника. Он ослеп, стал беспомощным и потерял разум.

– В Китайской империи это было распространенным наказанием, – заметил О’Брайен столь же назидательным тоном, что и прежде.

Маска приближалась. Решетка давила ему на щеки. И затем – нет, это было не облегчение, всего лишь надежда, крошечная частичка надежды. Слишком поздно, наверное, слишком поздно. Но он вдруг понял, что в целом мире есть лишь ОДИН человек, на которого он мог бы перенести свое наказание – ОДНО тело, которое мог бы втиснуть между собой и крысами. И он начал бешено кричать – снова им снова:

– Сделайте это с Джулией! Сделайте это с Джулией! Не со мной! С Джулией! Мне все равно, что вы сделаете с ней. Разорвите ей лицо, обгрызите ее до костей. Не меня! Джулию! Не меня!

И он провалился куда-то, в огромную пропасть – лишь бы подальше от крыс. Все еще привязанный столу, он падал сквозь пол, сквозь землю, сквозь океаны, сквозь атмосферу во внешний космос, в межзвездное пространство – лишь бы подальше, подальше, подальше от крыс. И хотя О’Брайен все так же стоял рядом, Уинстона уже отделяли от крыс световые годы. Он ощутил холодное прикосновение железных прутьев к щеке. И сквозь окутавшую его темноту услышал еще один металлический щелчок, но он знал: дверца клетки не открылась, а закрылась.

Глава 6

В кафе «Каштановое дерево» было почти пусто. Лучи солнечного света, скользя сквозь окно, падали на пыльные крышки столов. Пятнадцать часов – унылое время. Из телеэкранов доносилась металлическая музыка.

Уинстон сидел на своем привычном месте в углу и всматривался в пустой стакан. Снова и снова он поднимал голову и бросал взгляд на огромное лицо, которое смотрело на него со стены напротив. «БОЛЬШОЙ БРАТ СЛЕДИТ ЗА ТОБОЙ», – гласила подпись. Он не подзывал официанта, но тот пришел и наполнил его стакан джином «Победа», добавив туда же несколько капель из другой бутылки с трубочкой, торчащей в пробке. Это была настойка с гвоздикой на сахарине – фирменный напиток кафе.

Уинстон слушал телеэкран. Сейчас из него исходила лишь музыка, но возможно, вот-вот начнут передавать специальную сводку Министерства мира. С Африканского фронта поступали крайне тревожные новости. И день ото дня они становились все хуже. Евразийская армия (Океания воевала с Евразией; Океания всегда находилась в состоянии войны с Евразией) продвигалась вперед с ужасающей скоростью. В ежедневном бюллетене конкретная территория не упоминалась, но театр военных действий уже переместился, по всей вероятности, к устью Конго. Опасность нависла над Браззавилем и Леопольдвилем. Не нужно было и смотреть на карту, чтобы понять, что это значит. И дело не просто в потере Центральной Африки: впервые за все время войны враг угрожал территории самой Океании.

Сильное чувство – не совсем страх, а что-то вроде непонятного волнения – вспыхнуло в нем и затем снова ушло. Он перестал думать о войне. Сейчас он вообще не мог мысленно концентрироваться на каком-либо предмете более, чем на несколько секунд. Он поднял стакан и залпом осушил его. Как обычно, выпив джин, он вздрогнул и даже слегка рыгнул. Мерзкое пойло. Гвоздика и сахарин сами по себе отличались отвратительным вкусом, к тому же еще маслянистым, и они не перебивали такого же маслянистого и при этом блеклого аромата; а хуже всего, что именно запах джина, преследовавший Уинстона день и ночь, смешивался в его воспоминаниях с запахом тех…