1984

Она вдруг перегнулась с кровати, схватила ботинок с пола и, по-мальчишески отведя руку, швырнула его в угол – точно так же, как она однажды утром на Двухминутке Ненависти бросила словарь в Гольдштейна.

– Что там? – удивленно спросил он.

– Крыса. Я увидела, как она высунула из панели в стене свой поганый нос. Там у нее нора. Но в любом случае я ее хорошо напугала.

– Крысы! – пробормотал Уинстон. – Прямо в комнате!

– Да их повсюду полно, – равнодушно заметила Джулия, снова ложась. У нас они в общежитии в кухне живут. Некоторые районы Лондона ими просто кишат. Знаешь, что они на детей нападают? Да-да. На иных улицах женщины малыша и на две минуты не решаются одного оставить. Особенно опасны огромные коричневые. А эти ужасные твари всегда…

– НЕ ПРОДОЛЖАЙ! – сказал Уинстон, крепко зажмурив глаза.

– Мой дорогой! Да ты весь белый. Что случилось? Тебя тошнит?

– Самое страшное на свете – крысы!

Она прижалась к нему и обвила его ногами и руками, будто стараясь согреть его теплом своего тела. Он не сразу открыл глаза. Еще несколько мгновений ему казалось, что он погрузился в ночной кошмар, который преследовал его на протяжении всей жизни. И всегда одно и то же. Он стоит перед стеной темноты, а за ней – нечто Невыносимое, нечто слишком отвратительное, чтобы посмотреть на него. Во сне он понимал, что все это самообман, потому что на самом деле ему известно, что скрывается за темной стеной. И, приложив смертельное усилие, подобное тому, какое требуется, чтобы выкрутить часть собственного мозга, он мог бы вытащить это на свет. Он всегда просыпался, так и не посмотрев, но кошмар как-то был связан с тем, о чем говорила Джулия, когда он ее прервал.

– Извини, – сказал он. – Я в порядке. Я просто крыс не люблю, вот и все.

– Не волнуйся, дорогой, у нас здесь не будет этих мерзких тварей. Перед уходом я заткну дыру мешком. А когда мы придем сюда в следующий раз я принесу немного гипса и замажу все как следует.

И вот уже приступ черной паники почти забыт. Немного стыдясь, он сел к изголовью. Джулия встала с кровати, натянула комбинезон и сварила кофе. Аромат, поднимавшийся из кастрюльки, был столь сильным и восхитительным, что им пришлось закрыть окно, дабы кто-нибудь снаружи не учуял его и не заинтересовался. Кофе отличался не только потрясающим вкусом, но и шелковистостью текстуры, которую ему придавал сахар – за годы сахарина Уинстон почти забыл, какой он. Засунув одну руку в карман и держа кусок хлеба, намазанный вареньем, в другой, Джулия расхаживала по комнате; она скользнула равнодушным взглядом по книжному шкафу, пояснила, как лучше всего починить раскладной столик, и плюхнулась в потертое кресло, чтобы оценить, насколько оно удобное, а затем начала со снисходительным удивлением изучать нелепый двенадцатичасовой циферблат. Она положила стеклянное пресс-папье на кровать, чтобы лучше рассмотреть его при свете. Он взял его у нее из рук, и вид мягкого стекла дождевой воды, как всегда, очаровал его.

– Что это, как ты думаешь? – спросила Джулия.

– Не думаю, что что-то полезное. Я хочу сказать, что не думаю, будто им когда-нибудь пользовались. Именно это мне в нем и нравится. Маленький обломок истории, который забыли изменить. Это послание столетней давности, если знаешь, как его прочитать.

– А эта картина вон там, – она кивком указала на гравюру, висевшую на стене напротив, – тоже столетней давности?

– Старше. Осмелюсь предположить, что ей двести лет. Кто знает? Сегодня ничей возраст невозможно определить.

Она подошла поближе, чтобы рассмотреть.

– Вот откуда эта тварь высовывала свой нос, – сказала она, пиная стенную панель прямо под картиной. – Что это за место? Я его уже где-то видела.

– Это церковь, по крайней мере, ею была. Называлась Сен-Клемент Датский. – Ему вспомнился отрывок из стихотворения, которому его научил мистер Чаррингтон, и он с некоторой ностальгией добавил: – Апельсины и лимоны – слышатся Клемента звоны!

К его удивлению, она подхватила:

Колокол Сент-Мартина требует три фартинга,
«А заплатишь мне ли?» – зазвенел Олд-Бейли…

– Не помню, как дальше. Только конец: «Вот свеча – иди в кровать, а это нож – тебе несдобровать!»

Словно две половники порванной банкноты, служащей паролем. Но добавилась и еще одна строчка про звон Олд-Бейли. Может, получится вытащить еще что-то из памяти мистера Чаррингтона, если правильно подойти к этому делу.

– Кто тебя научил? – спросил он.

– Мой дедушка. Он рассказывал мне этот стишок в детстве. Его распылили, когда мне восемь было, как бы то ни было, он исчез. Интересно, как лимон выглядит, – вдруг почему-то добавила она. – Апельсины я видела. Желтые круглые фрукты с толстой кожурой.

– А я лимоны помню, – заметил Уинстон. В пятидесятых они было очень даже распространены. Такие кислые, что зубы от одного запаха сводило.