1984

Они с Джулией понимали – и никогда не могли выбросить это из головы, – что происходящее здесь не будет длиться долго. Временами казалось, что неминуемая смерть ощутима не менее, чем кровать, на которой они лежат, и они обнимали друг друга с какой-то отчаянной страстью, как обреченная душа хватает последний глоток удовольствия за пять минут до боя часов. Но были также и такие моменты, когда у них возникала иллюзия не только безопасности, но и постоянства. Они чувствовали: пока они вместе находятся в этой комнате, с ними ничего страшного не произойдет. Приходить сюда было трудно и опасно, но само помещение будто защищало их. Примерно с таким же чувством Уинстон всматривался в середину пресс-папье – с чувством, что все возможно внутри стеклянного мира, где время остановилось. Они часто предавались мечтам о спасении. Удача определенно на их стороне, и их любовная связь будет длиться, пока не подойдет срок естественной смерти. Или Катарина умрет, и с помощью каких-то неясных маневров Уинстон и Джулия поженятся. Или они вместе покончат с собой. Или они исчезнут, изменят себя до неузнаваемости, научатся говорить с пролетарским акцентом, получат работу на фабрике и станут незаметно жить в каком-нибудь переулке. Полная чепуха. И они оба знали это. В действительности спасения не существовало. Они пока не собирались претворять в жизнь даже самый осуществимый план – самоубийство. Стойко держаться день за днем, неделя за неделей, растягивать настоящее, у которого нет будущего, – вот что диктовал непобедимый инстинкт: так легкие человека делают новый вдох, пока есть воздух.

Иногда они обсуждали вступление в ряды активных бунтовщиков против Партии, но понятия не имели, как сделать первый шаг. Даже если легендарное Братство действует на самом деле, то и в этом случае его надо найти, что представляется трудным. Он рассказал ей о ниточке, которая существует, или кажется, что существует, между ним и О’Брайеном и о том импульсивном желании, которое у него иногда возникает – прийти к О’Брайену, объявить себя врагом Партии и потребовать помощи. Интересно, но она не посчитала такой шаг невозможным. Она умела судить о людях по лицам, и решение Уинстона доверять О’Брайену после того, как они единственный раз обменялись мгновенными взглядами, ей казалось естественным. Кроме того, она считала само собой разумеющимся то, что каждый (или почти каждый) втайне ненавидит Партию и нарушает правила, если думает, что в данный момент это безопасно. Но она отказывалась верить в существование или возможность существования разветвленной организованной оппозиции. Она утверждала, что сказки о Гольдштейне и его подпольной армии – это просто куча вздора, который сама же Партия и насочиняла для собственных целей, притворяясь, будто верит в это. Сотни раз на партийных митингах и стихийных демонстрациях она кричала изо всех сил, выступая за казнь людей, чьих имен никогда не слышала, людей, обвиняемых в преступлениях, в которые она абсолютно не верила. Когда происходили публичные процессы, она занимала свое место в отрядах членов Молодежной Лиги, которые стояли вокруг здания суда с утра до ночи, скандируя в перерывах: «Смерть предателям!» Во время Двухминутки Ненависти она всегда громче всех проклинала Гольдштейна. Однако при этом она имела весьма смутное представление о том, кто такой Гольдштейн и в чем смысл его учения. Она выросла в эпоху Революции и была слишком молода, чтобы помнить идеологические битвы пятидесятых и шестидесятых. Возможность существования независимого политического движения находилась за пределами ее понимания: в любом случае Партия представлялась непобедимой. Она будет существовать всегда и будет всегда неизменна. Ты можешь лишь бунтовать против нее, выказывая тайное неповиновение или, как это чаще бывает, совершая отдельные насильственные действия, такие, как убийство кого-нибудь или взрыв определенного объекта.