1984

Они стояли перед телеэкраном. О’Брайен порылся в обоих карманах и затем вытащил маленький блокнот в кожаной обложке и ручку с золотым пером. Прямо под телеэкраном, то есть в таком месте, где любой, кто наблюдает за ними через передающее устройство, может прочитать то, что он пишет, он нацарапал адрес, вырвал страничку с текстом и передал ее Уинстону.

– Вечерами я обычно дома, – сказал он. – Если меня не будет, то прислуга отдаст вам словарь.

Он ушел, оставив Уинстона с клочком бумаги в руке, который сейчас уже не было смысла прятать. Тем не менее, он хорошо запомнил написанное на нем и через несколько часов выбросил его вместе с ворохом других бумаг в канал памяти.

Говорили они всего пару минут – не больше. И эта встреча могла иметь лишь одно объяснение. Это способ дать Уинстону узнать адрес О’Брайена. Она была необходима, потому что лишь с помощью прямого вопроса можно выяснить, где тот или иной человек живет. Никаких справочников не существовало. «Если вы когда-то захотите увидеть меня, то вот, где вы сможете меня найти», – словно говорил ему О’Брайен. Быть может, в самом словаре будет спрятана записка. Но в любом случае все понятно. Подполье, о котором он мечтал, все же существует, и ему удалось приблизиться к нему.

Он знал, что рано или поздно он придет на зов О’Брайена. Быть может, завтра, а возможно, спустя длительное время – он пока не решил. Случившееся сегодня было частью целого процесса, который начался многие годы назад. Первым шагом стала тайная вольная мысль, вторым – ведение дневника. Он перешел от мыслей к словам, а сейчас – от слов к действиям. Последний шаг приведет его в Министерство любви. И он принял это. В начале всегда содержится конец. Но это пугало, или, точнее, несло в себе вкус смерти – будто он стал чуть менее живым. Когда он вел беседу с О’Брайеном, когда он понял смысл его слов, он ощутил, как холодок пробежал по его телу. Ему казалось, словно он сделал шаг в сырую могилу, но он и раньше знал, что могила рядом и ждет его, хотя от этого не было легче.

Глава 7

Уинстон проснулся со слезами на глазах. Джулия спала, свернувшись клубочком рядом с ним, она пробормотала что-то вроде:

– Что случилось?

– Я видел сон, – начал было он и сразу же замолчал. Очень трудно было облечь это в слова. И сам сон, и воспоминание, связанное с ним, блуждали где-то в подсознании еще несколько секунд после пробуждения.

Он лежал на спине, закрыв глаза и находясь во власти сна. Большой, яркий сон, в котором перед ним раскинулась, казалось, вся его жизнь – как пейзаж летним вечером после дождя. Все происходило внутри стеклянного пресс-папье, и поверхность стекла стала куполом неба, внутри которого все было наполнено чистым мягким светом, и ты видел далеко-далеко. Суть сна прояснял жест руки матери (в каком-то смысле он и заключался в нем), который через тридцать лет повторила женщина-еврейка (он видел ее в кинохронике), пытаясь защитить своего маленького сына от пуль до того, как бомбы, сброшенные с вертолета, не разнесли их обоих.

– Знаешь, – сказал он, – до этой минуты я думал, что убил свою мать?

– Почему ты ее убил? – спросила Джулия, засыпая.

– Я ее не убивал. Физически не убивал.

Во сне он вспомнил, как видел мать в последний раз, а в течение нескольких секунд после пробуждения у него в голове пронеслась цепь мельчайших событий, и все встало на свои места. Скорее всего, много лет он намеренно вытеснял это воспоминание из сознания. Точной даты он не знал, но это произошло не раньше того времени, когда ему исполнилось десять, возможно, даже двенадцать лет.

Отец исчез до этого, а насколько раньше, он не мог вспомнить. Лучше всего в памяти сохранились особенности жизни в то беспорядочное и трудное время: постоянная паника из-за авианалетов и организованные на станциях метро убежища, кучи мусора повсюду, неразборчивые воззвания, развешенные на углах домов, молодежные группировки в рубашках одного цвета, огромные толпы народа у булочных, треск автоматных очередей в отдалении, а более всего – вечное недоедание. Он помнил, как целыми днями вместе с другими мальчиками рылся в мусорных баках и кучах, пытаясь найти жесткие части капустных листьев, картофельные очистки, а иной раз даже корку черствого хлеба, с которой они аккуратно соскабливали горелое; а еще они поджидали грузовики, следующие по определенному маршруту и везущие, как все знали, фураж для скота: машины подпрыгивали на разбитых дорогах, и иногда просыпалось немного жмыха.