1984

– Напротив, – заметил он. – Это ВЫ не контролируете ее. Вот почему вы здесь оказались. Вы здесь, потому что вам не хватает скромности и самодисциплины. Вы не пожелали подчиниться и заплатили за это психическим здоровьем. Вы предпочли быть безумцем, одним из немногих. Только дисциплинированный ум способен видеть реальность, Уинстон. Вы верите, что реальность есть нечто объективное, внешнее, существующее само по себе. Вы также верите, что природа реальности самоочевидна. Погружаясь в иллюзорные ощущения лицезрения чего-либо, вы полагаете, будто все видят то же самое, что и вы. Но вот что я вам скажу, Уинстон: реальность не есть нечто внешнее. Она не в уме индивидуума, который способен сделать ошибку и чье сознание смертно; она лишь в разуме Партии – коллективном и вечном. Если Партия считает что-то правдой, то это и есть правда. Невозможно видеть реальность иначе, чем глазами Партии. Это факт, который вам нужно освоить заново, Уинстон. Для этого потребуется акт самоуничтожения, усилие воли. Вам надлежит смириться, чтобы выздороветь.

Он помолчал несколько секунд, будто позволяя Уинстону осмыслить сказанное.

– Вы помните, – продолжил он, – что написали в своем дневнике: «Свобода есть свобода говорить, что два плюс два равно четыре»?

– Да, – ответил Уинстон.

О’Брайен поднял левую руку и повернул ее тыльной стороной к Уинстону, спрятав большой палец и растопырив оставшиеся четыре.

– Сколько пальцев вы видите, Уинстон?

– Четыре.

– А если Партия говорит, что их не четыре, а пять, сколько вы видите?

– Четыре.

Его ответ потонул в приступе боли. Стрелка шкалы-циферблата дошла до сорока пяти. Пот ручьями стекал по телу Уинстона. Воздух разрывал легкие и вырывался обратно с ужасными стонами, которые он не мог не издавать, несмотря на стиснутые зубы. О’Брайен наблюдал за ним, все еще выставив вперед четыре пальца. Он потянул рычаг назад. Боль лишь слегка ослабла.

– Сколько пальцев, Уинстон?

– Четыре.

Стрелка дошла до шестидесяти.

– Сколько пальцев, Уинстон?

– Четыре! Четыре! Что я еще могу сказать? Четыре!

Стрелка снова поползла вверх, но он не смотрел на нее. Он видел лишь тяжелое, жесткое лицо и четыре пальца, которые заполнили все пространство. Пальцы стояли перед глазами, как колонны – огромные, расплывающиеся; они, казалось, вибрировали, но их явно было четыре.

– Сколько пальцев, Уинстон!

– Четыре! Прекратите! Прекратите! Как вы можете продолжать! Четыре! Четыре!

– Сколько пальцев, Уинстон?

– Пять! Пять! Пять.

– Нет, Уинстон, так не пойдет. Вы лжете. Вы все равно думаете, что их четыре. Итак, ответьте, пожалуйста, сколько пальцев?

– Четыре! Пять! Четыре! Сколько хотите. Только прекратите, остановите боль!

Внезапно оказалось, что он сидит, а О’Брайен обнимает его за плечи. Вероятно, он на несколько секунд потерял сознание. Ремни, удерживающие его тело, расстегнули. Ему было очень холодно, он не мог сдержать дрожь, зубы стучали, а слезы градом катились по щекам. На мгновенье он вцепился в О’Брайена, точно ребенок, и тяжелая рука, лежавшая на его плечах, почему-то успокаивала его. Ему казалось, что О’Брайен – его защитник, а боль приходила откуда-то извне, из другого источника, и что именно О’Брайен спас его от нее.

– Вы плохой ученик, Уинстон, – мягко сказал О’Брайен.

– Что же я могу с этим поделать? – пробормотал он. – Я вижу то, что у меня перед глазами. Два и два – это четыре.

– Иногда, Уинстон. Иногда это пять. А иногда – три. А иногда – это только один. Надо быть более старательным. Нелегко обрести здравый ум.

Он уложил Уинстона на кровать. Конечности снова зафиксировали, но боли не было, дрожь прекратилась, остались лишь слабость и озноб. О’Брайен кивнул головой мужчине в белом, неподвижно стоявшем на протяжении всей процедуры. Человек в белом наклонился и внимательно посмотрел Уинстону в глаза, затем пощупал пульс, приложил ухо к груди, постучал тут и там и кивнул О’Брайену.

– Еще раз, – произнес О’Брайен.

Боль накрыла тело Уинстона. Наверное, стрелка сейчас на семидесяти или семидесяти пяти. На сей раз он закрыл глаза. Он знал, что пальцы опять перед ним и что их четыре. Для него сейчас имело значение лишь одно – выжить во время спазма. Он уже не понимал, кричит он или нет. Боль снова ослабела. Он открыл глаза. О’Брайен отвел рычаг назад.

– Сколько пальцев, Уинстон?

– Четыре. Полагаю, что их четыре. Если бы мог, то увидел бы пять. Я стараюсь увидеть пять.

– А чего вы хотите: убедить меня, что видите пять, или на самом деле увидеть пять?

– Хочу на самом деле увидеть.

– Еще раз, – сказал О’Брайен.