1984

Он сел на дощатой лежанке, будучи почти уверенным, что слышал голос О’Брайена. На протяжении всех допросов Уинстону казалось, что О’Брайен (хотя он никогда не видел его) стоит совсем рядом, просто он вне поля зрения. Именно О’Брайен всем управлял. Именно он натравливал на Уинстона охранников, но не позволял им убить его. Именно он был тем, кто решал, когда Уинстону следует кричать от боли, когда ему нужен перерыв, когда его накормить, когда он должен спать, когда колоть ему в руку наркотики. Это именно он задавал вопросы и знал на них ответы. Он был и мучителем, и защитником, и инквизитором, и другом. А однажды – Уинстон не помнил было ли это в наркотическом сновидении или в обычном сне, а может и в момент бодрствования – чей-то голос прошептал ему в ухо: «Не волнуйтесь, Уинстон; вы у меня под присмотром. Я семь лет наблюдаю за вами. Настал переломный момент. Я спасу вас, я сделаю вас идеальным». Он не был уверен, говорил ли это О’Брайен, но этот же голос сказал ему: «Мы встретимся там, где нет темноты», – тогда, в другом сне, семь лет назад.

Он не помнил, когда закончился допрос. Сначала была темнота, а затем камера или комната, которая постепенно приобретала очертания. Он лежал на спине и не мог двигаться. Его тело было привязано сразу в нескольких местах. Даже затылок как-то зафиксировали. О’Брайен хмуро и отчасти печально смотрел на него сверху. Его лицо снизу казалось грубым и помятым: под глазами висели мешки, а от носа к подбородку разбегались морщины. Он был старше, чем полагал Уинстон: наверное, сорок восемь или пятьдесят лет. Рука его находилась на циферблате, размеченном цифрами и с рычагом наверху.

– Я говорил вам, – произнес О’Брайен, что если мы снова встретимся, то только здесь.

– Да, – сказал Уинстон.

И без всякого предупреждения, за исключением легкого движения руки О’Брайена, волна боли затопила тело Уинстона. Боль очень пугала, потому что он не видел, что происходит, и чувствовал, что над ним нависла угроза смертельной травмы. Он не понимал, происходит ли что-то на самом деле, или это воздействие электричества; но его тело скручивалось, а суставы медленно разрывались. От боли на лбу выступил пот, но больше всего он боялся, что вот-вот сломается позвоночник. Он стиснул зубы и дышал через нос, старясь молчать, пока это возможно.

– Вы боитесь, – сказал О’Брайен, вглядываясь в его лицо, – что в следующую секунду у вас что-нибудь разорвется. Особенно вы боитесь, что треснет позвоночник. Вы ясно представляете, как позвоночные диски разъединяются, и из них капает спинномозговая жидкость. Вот о чем вы думаете, правда, Уинстон?

Уинстон не ответил. О’Брайен потянул рычаг назад, на круглую шкалу. Волна боли отступила почти так же быстро, как и нахлынула.

– Это сорок, – заметил О’Брайен. – Видите, здесь шкала до ста. Пожалуйста, во время всего нашего разговора помните, что в моей власти причинить вам боль в любой момент, причем, в такой степени, в какой я посчитаю нужным. Если вы начнете мне лгать, или попытаетесь хоть как-то вилять, или просто будете соображать хуже обычного, то вам придется постоянно кричать от боли. Вы понимаете это?

– Да, – ответил Уинстон.

Манеры О’Брайена стали менее жесткими. Он задумчиво поправил очки и сделал пару шагов взад и вперед. Когда он говорил, в его голосе слышались мягкость и терпение. Будто он был доктором, учителем, даже священником, который больше старается объяснить и убедить, чем не наказать.

– Я занимаюсь с вами, Уинстон, – произнес он, – потому что вы того стоите. Вы отлично знаете, в чем ваша проблема. Вам это известно уже много лет, хотя вы сопротивляетесь знанию. Вы психически больны. У вас расстройство памяти. Вы не можете вспомнить реальные события и убеждаете себя, что якобы помните то, чего никогда не было. К счастью, это лечится. Самостоятельно вы себя не излечили, потому что не хотели. Нужно было лишь маленькое усилие воли, а вы оказались не готовы его сделать. Даже сейчас, как я отлично понимаю, вы продолжаете цепляться за свою болезнь, полагая, что это и есть добродетель. Ну, вот давайте возьмем такой пример. В настоящий момент с каким государством воюет Океания?

– Когда меня арестовали, Океания воевала с Истазией.

– С Истазией. Ладно. А Океания всегда воевала с Истазией, так?

Уинстон затаил дыхание. Он открыл рот, чтобы заговорить, но не заговорил. Он не мог оторвать взгляд от круглой шкалы.

– Пожалуйста, правду, Уинстон. ВАШУ правду. Скажите мне, что, по вашему мнению, вы помните.

– Я помню, что всего за неделю до моего ареста мы вообще не воевали с Истазией. Мы находились с ней в союзе. Была война с Евразией. Она продолжалась четыре года. До этого…

О’Брайен остановил его движением руки.