1984

– Еще один пример, – произнес он. – Несколько лет назад у вас возникло серьезное заблуждение. Вы решили, что три бывших члена Партии: Джонс, Ааронсон и Резерфорд – люди, которых казнили за предательство и саботаж, после того как они полностью во всем признались, – не виноваты в преступлениях, за которые им были предъявлены обвинения. Вы убедили себя, что видели неопровержимое доказательство, подтверждающее, что обвинения – это ложь. Во время своих галлюцинаций вы якобы видели некую фотографию. Вы поверили, что реально держали ее в руках. Вот примерно такой снимок.

В руках у О’Брайена появился вытянутый листок бумаги. Он попал в поле зрения Уинстона буквально на пять секунд. Это была именно фотография – сомневаться не приходилось. И это была ТА фотография. Копия снимка Джонса, Ааронсона и Резерфорда на партийном мероприятии в Нью-Йорке, на который он случайно натолкнулся одиннадцать лет назад и который немедленно уничтожил. На мгновение снимок мелькнул перед его глазами и тут же снова исчез. Но он его видел, без всякого сомнения – он его видел! Он сделал отчаянное, нечеловеческое усилие оторвать верхнюю половину тела от лежанки. Однако он не мог сдвинуться ни в какую сторону, даже на сантиметр. В своем порыве он забыл про шкалу-циферблат. Все, чего он желал, – это снова подержать в руках фотографию или хотя бы увидеть ее.

– Она существует! – воскликнул он.

– Нет, – ответил О’Брайен.

Он прошел в другой конец комнаты. Там, в стене, находился канал памяти. О’Брайен поднял решетку. Теплый поток воздуха подхватил невидимый тонкий листок бумаги – и тот, вспыхнув пламенем, исчез. О’Брайен отвернулся от стены.

– Пепел, – сказал он. – Да и пепла-то нет. Так, пыль. Фото не существует. И никогда не существовало.

– Нет, оно существовало! Оно существует! Оно существует в моей памяти. Я помню это. И вы помните.

– Я не помню, – возразил О’Брайен.

Сердце Уинстона ушло в пятки. Вот оно, двоемыслие. Его охватило чувство смертельной беспомощности. Если бы он мог с уверенностью сказать, что О’Брайен лжет, это не казалось бы ему таким важным. Очень даже может быть так, что О’Брайен и вправду забыл о фотографии. А если это верно, то тогда он уже, возможно, забыл, что отрицал, что помнит ее, и забыл сам факт того, что забыл. Как можно быть уверенным, что все это просто фокусы? А вдруг в его голову на самом деле проникло безумное заблуждение; теперь его захватила эта мысль.

О’Брайен рассеянно смотрел на него. Сейчас более, чем когда-либо он походил на учителя, который переживает за непослушного, но способного ребенка.

– У Партии есть лозунг относительно контроля над прошлым, – сказал он. – Окажите мне любезность, повторите его.

– Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее; кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое, – покорно отозвался Уинстон.

– Кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое, – повторил и О’Брайен, неспешно, но одобрительно кивая головой. – Вы считаете, Уинстон, что прошлое реально существует?

И снова Уинстона охватило ощущение беспомощности. Глаза его смотрели прямо на круглую шкалу. Он не только не знал, какой ответ – «да» или «нет» – спасет его от боли, он даже не знал, какой ответ он сам считает правдивым.

О’Брайен едва заметно улыбнулся.

– Вы не метафизик, Уинстон, – сказал он. – До настоящего момента вы никогда не задумывались, что такое «существовать». Я попробую точнее изложить свои мысли. Существует ли прошлое осязаемо, в пространстве? Есть ли где-то реальный предметный мир, в котором прошлое все еще совершается?

– Нет.

– Тогда где же существует прошлое, если оно существует?

– В документах. Оно записано.

– В документах. И?..

– В уме. В человеческих воспоминаниях.

– В воспоминаниях. Что ж, очень хорошо. Мы, Партия, контролируем все документы, мы же контролируем и все воспоминания. Значит, мы контролируем прошлое, разве нет?

– Но как вы можете заставить человека не помнить что-то? – воскликнул Уинстон, снова на мгновенье забыв о шкале-циферблате. – Память непроизвольна. Она вне контроля. Как вы можете контролировать память? Ведь мою вы контролировать не можете!

В манерах О’Брайен вновь появилась жесткость. Он положил руку на шкалу.