1984

– Кажется, нам пора прощаться.

– Действительно, вам пора прощаться, – согласился голос.

A затем его сменил другой – тонкий и культурный, который Уинстон как будто слышал раньше:

– Кстати говоря, пока мы не забыли, напомню: «Вот тебе свеча, чтобы в постель лечь, а за нею меч – тебе голову с плеч!»

За спиной Уинстона что-то рухнуло на постель. Уткнувшаяся в окно лестница разбила стекло, по ней уже грохотали сапоги. Комната мгновенно наполнилась крепкими мужчинами в черных мундирах, подкованных железом сапогах и с дубинками в руках.

Уинстон более не дрожал. Он не решался даже пошевелиться. Важно было одно: не двигаться, стоять смирно, не подавая им повода бить тебя! Напротив него остановился агент, человек с внушительной челюстью чемпиона по боксу. Казалось, что на лице его вместо рта было прорезано узкое отверстие; он задумчиво поигрывал рукояткой дубинки. Уинстон встретился с ним взглядом. Ощущение наготы человека, стоящего с заложенными за голову руками, не имеющего возможности прикрыть лицо и тело, было почти непереносимо. Агент выставил кончик белого языка, лизнул то место, где полагалось бы быть губам, и прошел дальше. Снова послышался громкий звон и шелест рассыпающегося стекла. Кто-то взял со стола стеклянное пресс-папье и вдребезги разбил его о камин.

Кусочек коралла, крошечный розовый обломок, похожий на сахарный розовый бутон из бисквитного торта, покатился по ковру. Какой он маленький, подумал Уинстон, каким маленьким он всегда был! Рядом послышался глухой вскрик и шум падения, кто-то ударил его по лодыжке так, что едва не сбил с ног. Один из агентов ударил Юлию в солнечное сплетение, отчего она перегнулась пополам, как лента карманной рулетки. Теперь она корчилась на полу от боли. Уинстон не смел повернуть голову даже на миллиметр, но посиневшее, ловящее ртом воздух лицо Юлии иногда попадало в его поле зрения. И даже охваченный ужасом, он как будто всем своим телом ощущал ее боль, мучительную боль, однако же не настолько жгучую, как ее желание восстановить дыхание. Он знал, какова эта боль… жуткая, тягостная, непереносимая… чтобы просто вытерпеть ее, надо было суметь вдохнуть. А потом двое агентов взяли Юлию под мышки и колени и как мешок вынесли из комнаты.

Уинстон успел заметить ее лицо, обращенное к полу, пожелтевшее и искаженное, на правой щеке которого еще оставался мазок румян, – и больше он не видел ее.

Он словно врос в пол. Никто пока еще не ударил его. Мысли, приходившие сами собой, но казавшиеся совершенно неважными, начали пробиваться в сознание. Интересно, взяли ли они и мистера Черрингтона. Интересно, как обошлись они с той женщиной во дворе… Он заметил, что страшно хочет помочиться, и слегка удивился, так как делал это всего два или три часа назад. Уинстон увидел, что часы на камине показывают на девять часов: двадцать один час. Но было еще слишком светло. Разве в августе вечером не должно темнеть в двадцать один час? Или, может, это они с Юлией проспали, ошиблись со временем и решили, что сейчас двадцать часов тридцать минут, а на самом деле это было восемь тридцать следующего утра? Впрочем, эта мысль показалась ему неинтересной, и он не стал развивать ее.

В коридоре послышались другие, уже более легкие шаги. В комнату вошел мистер Черрингтон. Поведение одетых в черное агентов сразу сделалось менее вызывающим. Что-то изменилось и во внешности мистера Черрингтона. Заметив на полу осколки стеклянного пресс-папье, он резко бросил:

– Уберите это.

Один из агентов нагнулся, исполняя приказание. В голосе вошедшего исчез акцент кокни; Уинстон вдруг осознал, чей голос слышал несколько мгновений назад из телескана. На мистере Черрингтоне был прежний бархатный пиджак, но волосы его, совсем недавно бывшие почти белыми, сделались черными. Кроме того, на нем не было очков. Окинув Уинстона внимательным взглядом, словно удостоверяясь, что это действительно он, мистер Черрингтон более не обращал на него внимания. Его можно было узнать, однако это был уже совсем другой человек. Тело его выпрямилось, он как будто бы даже прибавил в росте. Лицо его претерпело самые мелкие изменения, но тем не менее совершенно преобразилось. Черные брови сделались менее кустистыми, морщины исчезли, сами очертания лица изменились – даже нос казался короче. Перед Уинстоном было внимательное холодное лицо тридцатилетнего мужчины, и он подумал, что, должно быть, впервые видит сотрудника органов Госмысленадзора, зная об этом.

Часть третья

Глава 1