1984

Явно удовлетворенный ответами, О’Брайен поднялся на ноги. Уинстон увидел слева от себя, как человек в белом халате сломал шейку ампулы и потянул на себя плунжер шприца. О’Брайен повернулся к Уинстону с улыбкой и, как в старые добрые времена, поправил очки на носу.

– А помните, как вы написали в своем дневнике, – проговорил он, – что неважно, друг я вам или враг, потому что я, во всяком случае, способен понять вас и со мной можно поговорить? Вы были правы. Я наслаждаюсь общением с вами. Ваш ум привлекает меня. Он похож на мой собственный во всем, кроме вашей мании. Прежде чем мы завершим сегодняшний разговор, можете задать мне несколько вопросов, если хотите.

– Совершенно любой вопрос?

– Абсолютно. – Заметив, что Уинстон смотрит на циферблат, он добавил: – Аппарат выключен. Каким будет ваш первый вопрос?

– Что вы сделали с Юлией? – спросил Уинстон.

О’Брайен улыбнулся еще раз.

– Она предала вас, Уинстон. Немедленно и без колебаний. Я редко видел человека, так быстро переходившего на нашу сторону. Вы не узнали бы ее, если бы видели. Мы выжгли из нее всю задиристость, ложь, лукавство, все грязные мысли. Идеальное обращение, хрестоматийный пример.

– Вы пытали ее?

Не ответив, О’Брайен проговорил:

– Следующий вопрос.

– Большой Брат существует?

– Конечно существует. Партия существует. Большой Брат являет собой телесное воплощение Партии.

– Существует ли он в том же смысле, как я?

– Вы не существуете, – отрезал О’Брайен.

И снова ощущение собственной беспомощности овладело Уинстоном. Он знал – или во всяком случае мог вообразить – аргументы, доказывающие его небытие, однако они были бессильны и основаны всего лишь на игре слов. Разве само утверждение: «вы не существуете» не содержит в себе логическое противоречие? Но чего ради были произнесены эти слова?

Разум его съежился, когда он попытался представить себе неоспоримые и безумные аргументы, которыми О’Брайен будет уничтожать его.

– Ну, по-моему, я все-таки существую, – усталым тоном проговорил он. – Я осознаю себя. Я родился и я умру. У меня есть руки и ноги. Занимаю конкретное положение в пространстве. Никакой другой объект не может занимать одновременно вместе со мною это место. Большой Брат существует в подобном смысле?

– Это не имеет значения. Он существует.

– Большой Брат когда-нибудь умрет?

– Конечно нет. Как может он умереть? Следующий вопрос.

– Братство существует?

– Этого, Уинстон, вы никогда не узнаете. Даже в том случае, если, закончив работать с вами, мы отпустим вас на свободу и вы доживете до девяноста лет, то и тогда вы не будете знать, каков ответ на этот вопрос – да или нет. Эта загадка останется с вами до конца отпущенных вам дней.

Уинстон молчал. Только грудь его стала вздыматься и опадать быстрее. Он так и не задал вопрос, первым пришедший ему в голову. Он должен был задать его, и все же сам язык не позволял ему это сделать. Лицо О’Брайена уже выражало легкое любопытство. Даже очки его светились иронией. Он знает, подумал вдруг Уинстон, о чем я намереваюсь его спросить! При этой мысли с губ его сошли следующие слова:

– Что находится в комнате сто один?

Выражение лица О’Брайена не изменилось, и он сухим тоном ответил:

– Вы знаете, что находится в этой комнате, Уинстон. Все знают, что находится в комнате сто один.

Он поманил к себе пальцем человека в белом халате. Допрос заканчивался. Игла кольнула руку Уинстона, и он почти мгновенно погрузился в глубокий сон.

Глава 3

– Ваше выздоровление должно произойти в три стадии, – проговорил О’Брайен. – Сначала обучение. Потом понимание. После – принятие. Пора переходить ко второй стадии.

Как и всегда, Уинстон лежал на спине. Однако в последнее время путы его сделались слабее. Они по-прежнему удерживали его на ложе, однако теперь он имел возможность чуть согнуть колени, немного подвигать головой из стороны в сторону и приподнять предплечья. Циферблат также перестал быть источником прежнего ужаса. Если хватало сообразительности, он мог избежать болевых ударов: теперь О’Брайен чаще всего наказывал его за глупость. Иногда очередной сеанс проходил без применения циферблата. Он не помнил, сколько было подобных сеансов. Весь процесс растянулся на неопределенно долгое время – возможно, на недели, – и интервалы между сеансами иногда составляли несколько дней, а иногда всего час или два.

– Лежа здесь, – проговорил О’Брайен, – вы часто удивлялись и даже спрашивали меня о том, зачем Министерство любви тратит на вас столько времени и сил. И находясь на свободе, вы, по сути дела, задавали себе тот же самый вопрос. Вы сумели понять механику того общества, в котором живете, но не движущие им мотивы. Помните запись в вашем собственном дневнике: «я понимаю КАК, я не могу понять ЗАЧЕМ»? И именно размышляя о «зачем», вы усомнились в собственном здоровье. Вы читали КНИГУ Гольдштейна или по крайней мере ее часть. Она открыла вам хоть что-нибудь такое, чего вы еще не знали?

– Вы читали ее? – спросил Уинстон.

– Я ее написал. Точнее говоря, принимал участие в ее написании. Как вам известно, ни одна книга не пишется индивидуально.