1984

Уинстон задумался, сколько лет могло быть этой церкви. Возраст лондонских зданий определить всегда трудно. Все самые большие и внушительные, особенно если они выглядят новыми, записывают в послереволюционные, а те, что постарше, считаются построенными в подернутые дымкой «Средние века». Столетия капитализма якобы не произвели ничего ценного. По архитектуре изучать историю так же невозможно, как и по книгам. Статуи, мемориальные доски, названия улиц – все, что может пролить свет на прошлое, систематически заменяется.

– Я и не знал, что там была церковь, – заметил Уинстон.

– Так-то их много осталось, – ответил старик, – хотя теперь их под другие дела приспособили. Как же там дальше? Ах да, вспомнил: «Апельсин да лимон, у Климента слышен звон, отвечает Мартин: “Ты мне должен фартинг”». Такая мелкая медная монетка, вроде цента.

– А где была церковь Святого Мартина?

– Она-то еще стоит. На площади Победы[4], возле картинной галереи. У нее еще такое треугольное крыльцо c колоннами, а к нему ступени ведут.

Уинстон хорошо знал то место. Там сейчас зал для разных пропагандистских выставок – моделей ракет и плавучих крепостей, диорам, воспроизводящих зверства врагов, и прочего в том же духе.

– Святой Мартин в полях, так ее называли, – продолжал старик, – хоть я и не припомню в тех местах никаких полей.

Картину Уинстон не купил. Такое приобретение выглядело бы еще более странным, чем стеклянное пресс-папье, – да и как ее нести домой, не вынув из рамы? Однако задержался еще на несколько минут поболтать со стариком. Оказалось, его фамилия не Уикс, как можно было бы заключить из надписи над дверью, а Чаррингтон. Оказалось, лавочнику-вдовцу шестьдесят три года, из которых тридцать он провел в этом магазине – и все собирался сменить вывеску, но руки так и не дошли. Пока они беседовали, Уинстон все вспоминал ту самую полузабытую детскую песенку: «Апельсин да лимон, у Климента слышен звон, отвечает Мартин: “Ты мне должен фартинг!”» Любопытно: когда произносишь это про себя, будто слышишь колокола утраченного Лондона, который где-то еще существует, спрятанный и забытый. В голове у него колокола так и заливались с призрачных колоколен. А ведь он никогда в жизни не слышал колокольного звона – насколько мог вспомнить.

Распрощавшись с мистером Чаррингтоном, он спустился на первый этаж один, чтобы старик не увидел, как он осматривается, прежде чем выйти на улицу. Он уже решил для себя, что возьмет из осторожности паузу – скажем, месяц, – а потом снова рискнет посетить лавку. Пожалуй, это не намного опаснее, чем пропустить вечер в культурно-спортивном центре. Самую большую глупость он и так уже совершил – пришел сюда во второй раз после покупки дневника, не зная, можно ли доверять продавцу. Однако…

Да, думал он, надо будет зайти еще. Прикупить каких-нибудь красивых безделушек. Вынуть из рамы гравюру с церковью Святого Климента Датского и пронести ее домой под комбинезоном. Вытянуть остаток песенки из памяти мистера Чаррингтона. Даже безумная идея снять комнату на втором этаже снова мелькнула у него в голове. Он чувствовал себя настолько окрыленным, что на какие-то пять секунд утратил бдительность и ступил на тротуар, не выглянув сперва в окно. Он даже начал напевать, импровизируя мелодию: «Апельсин да лимон, у Климента слышен звон, отвечает Мартин…»

Вдруг сердце его словно обратилось в ледышку, а внутренности – в желе. Всего в десяти метрах по тротуару двигалась фигура в синем комбинезоне. Девица из худлитсека, та, темноволосая! Даже в сумерках не перепутать. Она взглянула ему прямо в глаза – и быстрым шагом прошла мимо, словно не узнав.

Уинстон простоял несколько секунд как парализованный. Потом повернул направо и тяжело побрел прочь, даже не замечая, что движется не туда. Что ж, хотя бы на один вопрос теперь есть ясный ответ. Девица шпионит за ним, в этом не может быть никаких сомнений. Наверняка шла за ним всю дорогу – не может же она по чистой случайности прогуливаться по тому же захолустному переулку в километрах от ближайшего партийного квартала. Таких совпадений не бывает. Агент ли она Думнадзора или просто выслуживается, подрабатывая соглядатаем, – едва ли имеет значение. Она следит за ним, и этого довольно. И как он в паб заходил, наверняка тоже видела!

Он шел через силу. Стеклянная штуковина при каждом шаге била его по бедру, и он едва сдерживался, чтобы не выбросить ее. Но хуже всего – резь в кишечнике. Пару минут ему казалось, что он умрет, если сейчас же не зайдет в туалет. Но в таких районах общественных туалетов не бывает. Потом спазм прошел, оставив после себя ноющую боль.