1984

После обеда стало полегче. Пришло хитрое, сложное поручение на несколько часов работы, ради которого все прочее пришлось отложить. Требовалось подделать ряд производственных отчетов двухлетней давности так, чтобы бросить тень на одного важного члена Внутренней партии, находящегося нынче под подозрением. Такое Уинстону хорошо удавалось. Больше чем на два часа он сумел выбросить девушку из головы. А потом снова всплыло перед глазами ее лицо и остро, нестерпимо захотелось уединения. Пока вокруг люди, невозможно обдумать все эти новые обстоятельства. А ведь вечером ему надо быть в культурно-спортивном центре. Он запихнул в себя безвкусную столовскую еду, примчался в КСЦ, с серьезным видом принял участие в пародии на «дискуссионную группу», сыграл две партии в настольный теннис, опрокинул несколько рюмок джина и высидел полчаса на лекции «Англизм и шахматы». Душа его изнывала от скуки, но на этот раз он даже не порывался пропустить вечер в КСЦ. От слов «я тебя люблю» он преисполнился желания пожить подольше, и идти на риск ради мелочей теперь казалось глупостью. Только в двадцать три часа, уже в постели, недосягаемый в темноте и тишине даже для телевида, он смог сосредоточиться и подумать.

Перед ним логистическая проблема: как связаться с девушкой и устроить свидание. Версию, что она расставляет на него капкан, он отмел – из-за ее очевидного возбуждения в момент передачи записки. Ей явно было до полусмерти страшно, что неудивительно.

Отвергнуть девушку даже не приходило ему в голову. Всего пять дней назад он собирался размозжить ей голову булыжником, но это уже не играло роли. Уинстон представлял себе ее обнаженное юное тело, каким оно привиделось ему во сне. Раньше ему казалось, что она глупа, как все прочие, что голова ее набита ложью и ненавистью, а внизу живота у нее ледышка. Теперь же Уинстона жгла мысль, что он может ее потерять, что это белое девичье тело может ускользнуть от него. Больше всего он боялся, что она попросту передумает, если он не найдет способа быстро откликнуться. Но логистика казалась невероятно сложной – все равно что в шахматах найти нужный ход, когда тебе уже мат. Куда ни глянь, всюду несут вахту телевиды. Вообще-то все возможные способы связи пришли ему в голову в первые пять минут после прочтения записки. Но теперь, когда у него есть время, можно обдумать их один за другим – словно раскладываешь на столе инструменты.

Очевидно, такая встреча, как сегодня утром, повториться не может. Если бы девушка работала в архсеке, увидеться с ней было бы сравнительно просто, но где в здании находится сектор художественной литературы, Уинстон имел лишь смутное представление, да и убедительного повода туда идти у него не было. Если бы он знал, где живет девушка и в какое время уходит с работы, то мог бы подстеречь ее где-нибудь по дороге домой – но идти за ней от самого главка небезопасно: тогда придется болтаться без дела у входа, а это непременно заметят. Послать письмо по почте – ни в коем случае. Все письма вскрываются, это ни для кого не секрет – такова процедура. Собственно, и писем-то почти не пишут. Для стандартных посланий есть напечатанные открытки с набором готовых предложений: вычеркиваешь ненужные, и все. В любом случае он все равно не знает даже имени девушки, не говоря об адресе. Наконец он решил, что самое безопасное место – столовая. Если получится сесть с ней вдвоем за один столик где-нибудь в середине зала, подальше от телевидов, да чтобы вокруг погромче разговаривали, – словом, если удастся создать эти идеальные условия хотя бы на полминуты, то можно будет и перекинуться парой слов.

Всю следующую неделю он жил как в тревожном сне. Назавтра она появилась в столовой после свистка, когда он уже собирался уходить. Видимо, ее перевели в более позднюю смену. Они разминулись, не глядя друг на друга. На другой день он застал ее в столовой в обычное время, но с тремя коллегами и прямо под телевидом. Следующие три кошмарных дня она не появлялась вовсе. И разум, и тело Уинстона словно обрели невыносимую чувствительность, сделались такими уязвимыми, что каждое движение, каждый звук, каждое касание, каждое слово, которое ему приходилось произнести или выслушать, – все отзывалось мучительной болью. Даже во сне Уинстона преследовал ее образ. К дневнику он в эти дни не прикасался, а если и находил облегчение, то в работе, которая иногда позволяла ему забыться минут на десять. Он ломал голову, что же с ней случилось. Навести справки – невозможно. Испарили, покончила с собой, перевели на другой конец Океании? Или, может быть, все еще хуже: она просто передумала и теперь его избегает?