1984

Вдруг откуда-то слева на площади раздались крики и гудение мощных двигателей. Все вокруг куда-то побежали. Девушка ловко проскочила мимо львов у основания колонны и присоединилась к бегущим. Уинстон последовал за ней. На бегу он понял из выкриков, что это везут евразийских пленных.

На краю площади уже была давка. Уинстон был из тех, кто в толпе всегда дрейфует к краю, но в этот раз заработал локтями и даже головой, протискиваясь в самую гущу. Скоро он оказался на расстоянии вытянутой руки от девушки, но путь ему преграждали огромный мужик из масс и почти такая же огромная бабища – должно быть, жена. Вдвоем они встали перед ним непреодолимой мясной стеной. Уинстон изловчился развернуться к ним боком и кое-как вклиниться между ними плечом. С минуту ему казалось, что эти мясистые бока сейчас расплющат все его внутренности в лепешку, но он прорвался, только немного вспотел – и вот оказался рядом с девушкой, плечом к плечу. Оба смотрели строго перед собой.

Длинная колонна открытых грузовиков медленно двигалась по улице. В кузовах по углам стояли в полный рост немигающие конвоиры с автоматами. Между ними на корточках низкорослые желтолицые люди в изорванной зеленой форме. Их грустные азиатские глаза над бортами грузовиков смотрели вокруг без всякого любопытства. Иногда грузовик дергало, и раздавалось звяканье: все пленные закованы в кандалы. Грузовик за грузовиком печальных лиц. Уинстон слышал, что грузовики проезжают мимо, но пленных видел лишь урывками. Плечо девушки прижалось к его плечу. Ее щека так близко, что он почти чувствует ее тепло. Она тотчас же взяла дело в свои руки, как и до этого, в столовой, и заговорила все так же, без выражения, едва шевеля губами, так что ее бормотание терялось в гомоне толпы и грохоте грузовиков.

– Тебе меня слышно?

– Да.

– Можешь вырваться в субботу вечером?

– Да.

– Тогда слушай внимательно и запоминай. Иди на Паддингтонский вокзал…

С поразительной военной четкостью она описала путь, который ему предстояло проделать. Полчаса на поезде, от станции налево, два километра до ворот без верхней перекладины, потом по тропинке через поле, дальше по заросшей травой дороге и по колее между кустами до мертвого, заросшего мхом дерева. Словно в голове у нее карта.

– Все запомнил? – пробормотала она наконец.

– Да.

– Налево, направо, потом опять налево. Ворота без верхней перекладины.

– Да. Во сколько?

– Примерно в пятнадцать. Может, придется подождать. Я приду другой дорогой. Уверен, что все запомнил?

– Да.

– Тогда уходи поскорее.

Этого она могла бы и не говорить. Впрочем, прямо сейчас им обоим было не выбраться из толпы. Колонна грузовиков еще тянулась, а зеваки все глазели. Поначалу из толпы раздавались выкрики и шиканье, но они исходили только от партийцев и быстро прекратились. В толпе преобладало обычное любопытство. Иностранцы, хоть из Евразии, хоть из Остазии, – как экзотические зверьки. Иначе как в роли пленных их не увидишь, и то лишь мельком. Никто не знает, что будет с ними дальше: только немногих вешают как военных преступников. Остальные просто исчезают – видимо, в каторжных лагерях.

Круглые монголоидные лица сменились более европейскими, грязными, заросшими, измученными. Глаза над высокими скулами, порой до странности цепкие, встречали взгляд Уинстона и снова скользили мимо. Колонна заканчивалась. В последнем грузовике Уинстон заметил пожилого мужчину. Всклокоченная борода покрывала все его лицо. Он стоял в полный рост, скрестив перед собой запястья, словно уже привык к кандалам.

Пора было расставаться с девушкой. Но в последний момент, пока толпа еще мешала им разойтись, ее рука потянулась к его руке, и Уинстон ощутил легкое пожатие.

Оно длилось не больше десяти секунд, но ему показалось, что они держались за руки очень долго. Ему хватило времени изучить ее руку во всех подробностях. Он исследовал длинные пальцы, аккуратные ноготки, натруженную мозолистую ладонь, гладкую кожу выше запястья. Ощупав, он теперь узнал бы ее руку, если бы увидел. Тут ему пришло в голову, что он не знает, какого цвета у девушки глаза. Наверное, карие, но иногда ведь у темноволосых бывают и голубые. Повернуть голову и посмотреть было бы невероятной глупостью. Незримо для всех в этой давке держась за руки, они глядели прямо перед собой, и вместо глаз девушки Уинстона встречали печальные глаза небритого пленного.

2.

Вся в пятнах света и тени вилась тропинка, и под каждым просветом в ветвях над головой Уинстон словно ступал в лужу жидкого золота. Слева от него, под деревьями, нежной дымкой покрывали землю колокольчики. Ветерок ласкал кожу. Было второе мая. Где-то в лесной чаще ворковали горлицы.