1984

Глава III

Война есть мир

Разделение мира на три гигантских супергосударства можно было предсказать – да и предсказывали – еще в первой половине ХХ века. С поглощением Европы Россией, а Британской империи Соединенными Штатами фактически оформились две из трех ныне существующих держав – Евразия и Океания. Третья, Остазия, сложилась в единое целое лишь через десятилетие хаоса и войн. Границы трех супергосударств в некоторых местах произвольны, в других изменяются в зависимости от военных успехов, но в целом географически обусловлены. Евразия занимает всю северную часть континентальной Европы и Азии, от Португалии до Берингова пролива. Океания включает в себя Северную и Южную Америку, атлантические острова, включая Британские, Австралазию и южную часть Африки. Остазия меньше двух других и не имеет столь определенной западной границы. В нее входят Китай и страны к югу от него, Японские острова и большая, но постоянно изменяющаяся часть Маньчжурии, Монголии и Тибета.

В тех или иных сочетаниях три супергосударства вот уже двадцать пять лет находятся в перманентном состоянии войны. Война, однако, уже не та отчаянная борьба на уничтожение, какой она была в первые десятилетия ХХ века. Это ограниченные боевые действия между противниками, неспособными уничтожить друг друга и не имеющими ни экономических причин воевать, ни каких-либо существенных идеологических противоречий.

Это не значит, что методы ведения войны или ее восприятие в обществе стали менее кровожадными и более рыцарственными. Наоборот, милитаристская истерия в трех странах не прекращается и затрагивает всех и каждого, и такие действия, как изнасилование, мародерство, убийство детей, обращение в рабство целых народов и жестокость к пленным, которых варят или хоронят заживо, рассматриваются как норма и даже как геройство – если, конечно, их совершают свои, а не враги. Но в военных действиях как таковых задействовано совсем небольшое число людей, в основном хорошо подготовленных профессионалов, и потери относительно немногочисленны. Когда бои все же идут, они имеют место на спорных границах, о местоположении которых обычный гражданин может лишь догадываться, и вокруг плавучих крепостей, охраняющих стратегические точки морских путей. В центрах цивилизации война отзывается лишь постоянным дефицитом потребительских товаров да взрывами ракет, от которых за раз может погибнуть несколько десятков человек. Характер войны изменился. Точнее, изменился порядок приоритетности тех причин, по которым ведется война. Мотивы, в малой степени уже присутствовавшие в войнах начала ХХ века, теперь доминируют, признаются и определяют действия сторон.

Чтобы понять природу нынешней войны – ибо, несмотря на происходящую каждые несколько лет перегруппировку, это всегда одна и та же война, – нужно первым делом осознать, что в ней невозможен решительный исход. Ни одно из трех супергосударств не может быть завоевано даже двумя другими вместе. Силы слишком равны, а естественные фортификации слишком неприступны. Евразию защищают ее огромные пространства, Океанию – просторы Атлантического и Тихого океанов, Остазию – плодовитость и трудолюбие населения. К тому же материальных ценностей, за которые стоит воевать, больше нет. С возникновением самодостаточных экономических систем, в которых производство и потребление привязаны друг к другу, борьба за рынки сбыта – главная причина прежних войн – прекратилась, а конкуренция за источники сырья перестала быть вопросом жизни и смерти. Как бы то ни было, каждое из трех супергосударств так огромно, что располагает всеми необходимыми ресурсами на собственной территории. Если и есть у войны прямой экономический смысл, то это борьба за рабочую силу. Между границами супергосударств и вне юрисдикции какого-либо из них находится неровный четырехугольник с углами в Танжере, Браззавиле, Дарвине и Гонконге. Внутри него сосредоточена примерно одна пятая населения Земли. Три державы постоянно борются за контроль над этими густонаселенными регионами и арктической ледяной шапкой. На практике ни одна из них никогда не контролирует всю спорную территорию. Части ее постоянно переходят из рук в руки, и возможность внезапно предательски захватить тот или иной кусок диктует бесконечные перемены в составе альянсов.

Все спорные территории богаты ценными полезными ископаемые, а некоторые обеспечивают важным растительным сырьем, например каучуком, который в более холодных климатических поясах приходится синтезировать сравнительно затратными способами. Но, что самое важное, эти территории – бездонный резервуар дешевой рабочей силы. Держава, контролирующая экваториальную Африку, страны Ближнего Востока, Южную Индию или острова Индонезии, получает в свое распоряжение десятки, сотни миллионов привычных к тяжелому труду и подневольных работников. Население этих мест, низведенное – более или менее откровенно – до рабского положения, постоянно переходит от захватчика к захватчику. Они расходный материал, вроде нефти и угля, в гонке вооружений и завоеваний, в борьбе за контроль над трудовыми ресурсами, необходимыми для гонки вооружений и завоеваний… и так далее без конца. Следует заметить, что военные действия ведутся лишь на рубежах спорных территорий. Границы Евразии перемещаются между бассейном реки Конго и северным берегом Средиземного моря. Острова Индийского и Тихого океанов постоянно переходят от Океании к Остазии. На территории Монголии в вечном движении находится разделительная линия между Евразией и Остазией. Все три державы претендуют на огромные полярные территории, по большей части необитаемые и неисследованные. Но примерное равновесие сил всегда сохраняется, а основная территория – сердце каждого супергосударства – остается неприкосновенной. Более того, труд эксплуатируемых народов по обе стороны экватора не является необходимым для мировой экономики. Благодаря ему не прирастает благосостояние, поскольку он направлен на военные цели, а основная задача войны заключается в поддержании военного преимущества. Своим трудом порабощенное население позволяет наращивать темп беспрерывных военных действий. Но если бы этого населения не существовало, глобальное устройство и процессы, поддерживающие его незыблемость, остались бы, в сущности, прежними.

Основная цель современной войны (в соответствии с принципами двоедума, эта цель одновременно признается и не признается мозговым центром Внутренней партии) – использовать прирост производительности от автоматизации, не повышая уровень жизни населения. Еще с конца XIX века индустриальное общество сосуществует с латентной проблемой переизбытка потребительских товаров. Но в настоящее время, когда многим не хватает даже продуктов питания, эта проблема, конечно, не стоит так остро и, возможно, не стояла бы, даже если бы остановился процесс искусственного уничтожения продуктов человеческого труда. Нынешний мир – убогий, голодный, обветшалый и по сравнению с миром, существовавшим до 1914 года, и особенно по сравнению с воображаемым будущим, о котором мечтали люди того времени. В начале ХХ века картина общества будущего – невообразимо богатого, праздного, упорядоченного и эффективно устроенного, живущего в сверкающем чистотой мире из стекла, стали и ослепительно белого бетона – рисовалась каждому грамотному человеку. Наука и технологии развивались опережающими темпами, и казалось естественным, что они продолжат развиваться и впредь. Этого не произошло – отчасти из-за всеобщего обнищания, вызванного долгой чередой войн и революций, а отчасти потому, что в основе научно-технического прогресса лежит эмпирическое мышление, несовместимое со строго иерархическим обществом.

В целом мир сейчас более примитивен, чем пятьдесят лет назад. Некоторые отсталые регионы продвинулись вперед, разработаны разнообразные устройства, исключительно для военных и полицейских нужд, но научно-исследовательская работа практически прекратилась, а последствия атомной войны пятидесятых годов все еще не преодолены. Тем не менее автоматизация все еще таит в себе опасности. С тех пор, как появились машины, всем думающим людям стало очевидно, что исчезает необходимость в тяжелом монотонном труде – а следовательно, во многом и почва для неравенства. Голод, переутомление, грязь, неграмотность и болезни можно было бы победить за несколько поколений, если сознательно поставить машины этому на службу. Впрочем, хотя машины и не применялись для этого целенаправленно, а просто производили ценности, которые иногда невозможно было не распределить, автоматизация все же весьма значительно повысила средний уровень жизни в течение пятидесяти лет в конце XIX – начале XX века.

Однако при этом стало ясно, что повышение всеобщего благосостояния угрожает иерархическому обществу гибелью: собственно, это и есть его гибель. В мире, где у всех короткий рабочий день, достаточно еды, есть дом с туалетом и холодильником, автомобиль или даже самолет, самая очевидная и, возможно, самая важная форма неравенства уже устранена. Богатство, если им обладает каждый, больше не означает исключительности. Конечно, можно представить себе общество, в котором богатство – предметы как первой необходимости, так и роскоши – распределено равномерно, тогда как власть остается в руках небольшой привилегированной касты. Но на практике такое общество не может долго оставаться стабильным. Ведь если свободное время и безопасность есть у всех, огромные массы людей, ранее отупляемых бедностью, станут грамотными и научатся думать самостоятельно. А когда это произойдет, они рано или поздно осознают, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой полезной функции, и сметут его. В долгосрочной перспективе иерархическое общество может существовать лишь на фундаменте бедности и невежества.

Вернуться к сельскохозяйственному прошлому, как мечтали некоторые мыслители в начале ХХ века, не представлялось реалистичным: такое решение пошло бы наперекор тенденции к автоматизации, ставшей во всем мире уже почти безотчетной. Более того, индустриально отсталая страна оказалась бы беспомощной в военном плане и попала бы в прямую или косвенную зависимость от более продвинутых конкурентов.

Неудовлетворительным оказалось и другое решение – удерживать массы в бедности, ограничивая выпуск товаров. В значительной мере именно это и происходило на завершающей стадии капитализма, примерно между 1920 и 1940 годами. Экономика многих стран стагнировала, земля перестала обрабатываться, основные средства производства не обновлялись, широкие слои населения были лишены возможности трудиться, но и не умирали с голода благодаря подачкам от государства. Однако и этот путь вел к ослаблению военного потенциала, и, поскольку население при этом подвергалось явно неоправданным лишениям, неизбежно нарастало сопротивление.

Проблема заключалась в том, чтобы заставить шестеренки промышленной машины вращаться без повышения благосостояния людей во всем мире. Единственным практичным решением оказались непрерывные военные действия.

Основная функция войны – уничтожение, необязательно человеческих жизней, но продуктов человеческого труда. Война крушит, отправляет в стратосферу, топит в океанских глубинах ресурсы, которые в ином случае можно было бы использовать, чтобы обеспечить массам комфортную жизнь, отчего они в долгосрочной перспективе стали бы слишком разумны.

Даже если оружие не уничтожается, в любом случае его производство – удобный способ задействовать трудовые ресурсы так, чтобы при этом не производилось ничего пригодного для потребления. Например, одна плавучая крепость пожирает столько труда, сколько было бы достаточно для строительства нескольких сотен грузовых кораблей. И в итоге она, не принеся никому никакой ощутимой пользы, идет на лом как устаревшая, и вновь огромные трудовые ресурсы вкладываются в создание очередной плавучей крепости.

В теории военные действия всегда планируются так, чтобы поглотить любые излишки, остающиеся после удовлетворения минимальных потребностей населения. Но на практике эти потребности всегда недооцениваются. Результат – хроническая нехватка половины товаров первой необходимости, однако она рассматривается как благо. Даже привилегированные группы населения сознательно держат на грани нищеты, поскольку общая обстановка нехватки всего необходимого повышает значимость мелких привилегий и таким образом усиливает иерархические различия. По меркам начала ХХ века даже член Внутренней партии живет аскетично и много работает. Однако и те немногие признаки роскошной жизни, что ему доступны, – большая, хорошо обставленная квартира, одежда из хорошей ткани, более высококачественные еда, алкоголь и табак, обслуга из двух-трех человек, машина или вертолет в личном пользовании – уже делают его существом из другого мира по сравнению с членами Внешней партии, а те обладают подобным преимуществом по сравнению с подавляемым пролетариатом, который мы называем массами. Атмосфера в обществе – как в осажденном городе, где кусок конины уже становится признаком богатства. В то же время благодаря ощущению опасности, связанному с жизнью в воюющей стране, передача всей власти небольшой общности людей кажется естественным и неизбежным условием выживания.

Как можно заметить, война производит необходимые разрушения, к тому же психологически приемлемым способом. Строго говоря, было бы нетрудно израсходовать избыточные трудовые ресурсы на строительство храмов и пирамид или на рытье и закапывание котлованов, даже на производство огромного количества товаров, которые вскорости просто сжигались бы. Однако таким способом можно создать только экономическую, но не эмоциональную базу для иерархического общества. Здесь важны настроения не масс – их эмоции не имеют значения, пока они загружены работой, – но самой Партии. Самый что ни на есть рядовой партиец должен быть компетентным, трудолюбивым, даже умным в прикладном смысле слова, но вместе с тем необходимо, чтобы он оставался легковерным, невежественным фанатиком, чьи преобладающие эмоции – страх, ненависть, благоговение и первобытный восторг. Другими словами, от него требуется менталитет, соответствующий военному положению. Неважно, идет ли война на самом деле, и, поскольку окончательная победа невозможна, не имеет значения, хорошо она идет или плохо. Важно само состояние войны.

Двойственность мышления, которой Партия требует от своих членов и которая легче всего достигается в атмосфере войны, теперь наблюдается почти у всех, но чем выше в иерархии, тем она более заметна. Именно во Внутренней партии царит самая сильная милитаристская истерия, именно здесь сильнее всего ненависть к врагу. Как управленец, член Внутренней партии зачастую не может не знать, что та или иная военная сводка – неправда. Зачастую он осведомлен и о том, что вся война фальшивая и либо не ведется вовсе, либо ведется ради иных целей, чем объявлено. Однако это знание легко нейтрализуется техникой двоедума.

В то же время ни один член Внутренней партии не способен поколебаться ни на минуту в своей сверхъестественной вере, что война реальна и должна закончиться победой, в результате чего во всем мире установится безраздельное владычество Океании. Для всех членов Внутренней партии это грядущее завоевание – своего рода символ веры. Оно будет достигнуто или посредством все новых и новых территориальных приобретений, что приведет к подавляющему превосходству, или благодаря какому-то новому непобедимому оружию.

Разработка новых видов вооружения продолжается беспрестанно, и это один из немногих видов деятельности, в которых может найти себе применение изобретательный и беспокойный ум. В сегодняшней Океании наука в прежнем смысле слова практически перестала существовать. В новоречи нет слова «наука». Эмпирическое мышление, на котором основаны все научные достижения прошлого, противоречит самым фундаментальным принципам англизма. Даже технический прогресс сейчас возможен лишь в том случае, если его плоды можно так или иначе использовать для ограничения свобод. А во всех общественно полезных отраслях мир либо остановился, либо откатывается назад. Поля пашут на лошадях, а книги пишут машины. Между тем в вопросах жизненной важности – то есть, строго говоря, в вопросах войны и слежки – эмпирический подход все еще поощряется или по крайней мере не наказывается.

У Партии две цели – завоевать весь мир и навсегда погасить независимую мысль, устранив саму ее возможность. Отсюда две титанические задачи, которые Партия стремится решить. Одна – научиться узнавать против воли человека, о чем он думает, вторая – научиться уничтожать несколько сотен миллионов человек за несколько секунд и без предупреждения. Научные исследования продолжаются лишь в этих направлениях. Нынешний ученый – либо гибрид психолога с инквизитором, скрупулезно изучающий значение мимики, жестов, интонаций и испытывающий медикаменты, средства шоковой терапии, гипноз и пытки для извлечения информации, либо химик, физик или биолог, специализирующийся лишь в тех областях своей науки, которые связаны с истреблением людей.

В огромных лабораториях Главмира, на экспериментальных базах, скрытых в лесах Бразилии, в австралийских пустынях или на затерянных островах Антарктики неутомимо трудятся исследовательские группы. Одни просто планируют логистику будущих войн. Другие проектируют все более разрушительные ракеты, все более мощные взрывчатые вещества, все более непробиваемую броню. Третьи ищут новые, более действенные отравляющие газы, растворимые яды, которые можно произвести в таких количествах, чтобы уничтожить растительность на целых континентах, выводят вирусы со стойким иммунитетом к любым антителам. Четвертые работают над транспортными средствами, способными перемещаться под землей, как подводные лодки в океане, или над самолетами, столь же независимыми от баз, как парусники. Пятые исследуют совсем фантастические возможности – такие, как фокусирование солнечных лучей через линзы, размещенные в космосе в тысячах километров от Земли, или создание искусственных землетрясений и цунами с помощью энергии земного ядра.

Однако ни один из этих проектов и близко не подошел к стадии реализации, и ни одному из трех супергосударств не удается намного обогнать другие. Большего внимания заслуживает тот факт, что все три уже обладают оружием более мощным, чем все, что может вырасти из их нынешних исследований, – атомной бомбой. Хотя Партия по обыкновению ставит ее изобретение себе в заслугу, атомные бомбы впервые появились еще в 1940-е годы, а их масштабное применение произошло примерно через десятилетие. Тогда были сброшены сотни бомб на промышленные центры, по большей части в европейской части России, Западной Европе и Северной Америке. Последствия убедили правящие круги всех стран, что еще несколько атомных бомб могут положить конец организованному обществу, а значит, и их собственной власти. С тех пор, хотя нет и намека ни на какое формальное соглашение, атомные бомбы больше не применялись. Все три державы просто продолжают производить их и складировать на случай, если представится возможность одержать окончательную победу, – а все они верят, что рано или поздно такая возможность представится. Тем временем искусство войны в последние тридцать – сорок лет стоит на месте. Стали чаще, чем прежде, применяться вертолеты, бомбардировку с самолетов в основном заменили ракетные удары, а уязвимые подвижные боевые корабли уступили место практически непотопляемым плавучим крепостям – но в общем и целом развитие прекратилось. Танк, подводная лодка, торпеда, пулемет, даже винтовка и ручная граната до сих пор не вышли из употребления. И, несмотря на бесконечные сообщения о побоищах в прессе и по телевиду, отчаянные сражения предыдущих войн, когда за считаные недели часто гибли сотни тысяч, а то и миллионы людей, больше не повторяются. Ни одно из трех супергосударств не решается на действия, связанные с риском серьезного поражения. Если крупные операции и проводятся, это, как правило, внезапные нападения на союзника. Все три державы следуют – или убеждают себя, что следуют, – одной и той же стратегии. План состоит в том, чтобы, сочетая боевые действия, переговоры и вовремя нанесенные удары в спину, создать кольцо баз вокруг любого из государств-соперников, а затем заключить с ним пакт о дружбе и жить в мире достаточно долго, чтобы усыпить его бдительность. А тем временем установить во всех стратегически важных точках ракеты с ядерными боеголовками, дабы одновременно запустить их с таким разрушительным эффектом, чтобы исключить ответный удар. А там уже пора заключать пакт с оставшейся мировой державой для подготовки к новому нападению.

Стоит ли говорить, что эта схема – лишь нереализуемая мечта. Более того, военные действия ведутся лишь в спорных районах возле экватора и Северного полюса: вражескую территорию никогда не захватывают. Этим и объясняется расплывчатость некоторых границ между супергосударствами. Евразия, например, легко могла бы захватить Британские острова, географически являющиеся частью Европы; с другой стороны, Океания могла бы раздвинуть свои границы до Рейна или даже Вислы. Но это нарушило бы принятый всеми сторонами, пусть и неофициально, принцип культурной целостности. Если бы Океания завоевала территории, ранее известные как Франция и Германия, ей пришлось бы или уничтожить жителей, что на практике трудновыполнимо, или ассимилировать население примерно в сто миллионов человек, находящееся примерно на том же уровне технического развития, что и сама Океания.

Эта проблема стоит перед всеми тремя супергосударствами. Для их внутренней стабильности совершенно необходимо отсутствие контакта с иностранцами, кроме небольшого числа военнопленных и цветных рабов. Даже к текущему официальному союзнику относятся с глубоким подозрением. Помимо военнопленных, гражданин Океании в глаза не видел ни одного жителя Евразии или Остазии, а иностранные языки ему знать запрещено. Если разрешить ему общение с иностранцами, он обнаружит, что они похожи на него, а россказни о них – по большей части ложь. Закупоренный мир, в котором он живет, расколется, а страх, ненависть и чувство собственной правоты, поддерживающие его боевой дух как гражданина, улетучатся. Поэтому все стороны сознают: как бы часто ни переходили из рук в руки Персия, Египет, Ява или Цейлон, основные границы должны пересекать лишь ракеты.

В основе этого единодушия – редко упоминаемый, но молчаливо признаваемый, в том числе на стратегическом уровне, факт: условия жизни во всех трех супергосударствах совершенно одинаковы. В Океании господствующую философию называют англизмом, в Евразии – необольшевизмом, в Остазии – китайским словом, которое обычно переводят как «культ смерти», но правильнее, возможно, было бы перевести как «стирание личности». Гражданам Океании запрещают изучать положения двух других учений, но внушают ненависть к ним как к варварским надругательствам над моралью и здравым смыслом. На самом деле все три философии едва отличимы друг от друга, а социальные системы, опирающиеся на них, неотличимы вовсе. Везде одна и та же пирамидальная структура, то же поклонение вождю как полубожественному существу, та же экономика, живущая непрерывной войной и поставленная ей на службу. Отсюда следует, что три супергосударства не только не могут завоевать друг друга, но и не получили бы никакого преимущества, сумей они это сделать. Напротив, продолжая конфликтовать, они подпирают друг друга, как три снопа пшеницы. А правящие круги всех трех держав, по обыкновению, одновременно сознают и не сознают, что делают. Их жизнь посвящена завоеванию мирового господства, но в то же время они понимают, что им необходима вечная война без победы. А отсутствие угрозы быть завоеванными делает возможным отрицание реальности. Это особенность как англизма, так и конкурирующих учений. Здесь необходимо повторить уже сказанное выше: перманентность войны фундаментально изменила ее характер.

В предыдущие эпохи война, практически по определению, рано или поздно должна была закончиться – обычно однозначным поражением или победой. Поэтому в прошлом война была одним из основных инструментов, с помощью которых человеческие общества поддерживали связь с объективной реальностью. Все правители во все века пытались навязать своим подданным ложные взгляды на мир, но не могли позволить им какие бы то ни было иллюзии, способные негативно отразиться на боеспособности. Пока поражение означало потерю независимости или другой исход, всеми признающийся нежелательным, следовало делать все возможное для его предотвращения. Факты приходилось признавать. Пусть в философии, религии, этике, политике дважды два – пять, но при конструировании автомата или самолета дважды два все же должно было равняться четырем. Неэффективное государство рано или поздно проигрывает, а борьба за эффективность была несовместима с иллюзиями. Более того, чтобы сохранять эффективность, приходилось учиться у прошлого, а значит, довольно точно представлять себе прежние события. Газеты и учебники истории, конечно, всегда отличались идеологической окрашенностью и необъективностью, но фальсификация, практикуемая ныне, была невозможна. Война помогала сохранять здравомыслие – и, пожалуй, в первую очередь правящие классы сохраняли его благодаря войне. Пока войны выигрывались и проигрывались, ни одно правительство не могло позволить себе полное безрассудство.

Но когда война становится в буквальном смысле перманентной, она более не опасна. В условиях непрерывной войны отсутствует такое понятие, как военная необходимость. Технический прогресс может прекратиться, а самые неоспоримые факты становится безопасно отрицать или игнорировать. Как мы видели, исследования, которые можно назвать научными, все еще ведутся в военных целях, но по сути представляют собой своеобразные мечтания, и никого не тревожит их фактическая безрезультатность. Эффективность, даже военная, больше не нужна. В Океании эффективен только Думнадзор.

Поскольку ни одно из трех супергосударств невозможно завоевать, каждое их них представляет собой как бы отдельную вселенную, в которой любые иллюзии не представляют опасности. Объективная реальность берет свое лишь в повседневных потребностях – необходимость есть и пить, иметь крышу над головой и одежду, не глотать яд, не выходить из окон верхних этажей и так далее. Сохраняется различие между жизнью и смертью, физиологическим удовольствием и болью, но других ограничений нет. Отрезанный от внешнего мира и прошлого, гражданин Океании – как человек в открытом космосе, не знающий, где верх, а где низ. Правители в таком государстве обладают более абсолютной властью, чем у фараонов и римских императоров. Они обязаны не допускать, чтобы их подданные слишком уж массово умирали от голода, и поддерживать столь же низкий уровень военной оснащенности, как у конкурентов. За пределами этого минимума им позволено искривлять реальность как заблагорассудится.

Таким образом, нынешняя война, если подходить к ней с мерками прежних войн, не более чем подделка. Она напоминает драку жвачных животных, у которых рога растут под таким углом, что они неспособны ранить себе подобных. Но, хотя она ирреальна, ее нельзя назвать бессмысленной. Она сжирает излишки потребительских товаров и помогает сохранять особый менталитет, востребованный иерархическим обществом. Война, как мы увидим далее, теперь исключительно внутреннее дело. В прошлом правящие элиты, сознавая общность интересов, ограничивали разрушительную силу войн, но все же воевали друг с другом, и победитель всегда разорял побежденного. В наши дни они воюют вовсе не друг с другом. Войну ведет правящая элита каждого государства против собственных подданных, и цель войны не в захвате территорий или его предотвращении, но в сохранении структуры общества. Поэтому само слово «война» лишь сбивает с толку. По-видимому, можно утверждать, что, став перманентной, война перестала существовать. Специфическое давление, которое она оказывала на людей с эпохи неолита до начала ХХ века, исчезло и заменено чем-то принципиально иным. Того же эффекта три супергосударства добились бы, перестав конфликтовать и договорившись о мирном сосуществовании в нынешних нерушимых границах. В этом случае каждое из них также осталось бы изолированной вселенной, навсегда освобожденной от отрезвляющего воздействия внешней опасности. По-настоящему вечный мир ничем не отличался бы от вечной войны. В этом и заключается глубинный смысл партийного лозунга «Мир есть война», хотя подавляющее большинство партийцев понимают его более примитивно…