1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Ты залег на дно в провинции, так что не можешь знать, какова была жизнь в Будапеште. Ничего не произошло, но все же, как по мановению волшебной палочки, как по свистку какой-то феи или демона город ожил, словно в тех сказках, где злой волшебник тает клубом дыма, а зачарованные, кажущиеся мертвыми, вскакивают на ноги. Стрелки часов снова начинают двигаться, часы тикают, поток бурлит. Война ушла, как злой демон, тяжелой поступью ушла на запад. И теперь то, что осталось от города и от общества, вернулось к жизни с такой страстью, яростью и подлинной волей к власти, с такой силой, стойкостью и изворотливостью, что, казалось, ничего и не было. В течение нескольких недель, когда не было ни одного моста, даже понтонного, через Дунай, мы переплывали его на лодках, как двести лет назад. Но в подворотнях на бульварах вдруг появились лотки, на которых продавали разнообразные деликатесы и предметы роскоши: одежда, обувь, всё, что ты только можешь вообразить, не говоря уж о золотых наполеондорах, морфии и свином жире. Оставшиеся евреи вышли, шатаясь, из своих домов с желтыми звездами, и через неделю-две уже можно было видеть, как они торгуются среди трупов людей и лошадей. Люди в безликой толпе пререкались из-за цен на теплую английскую одежду, французские духи, голландский брэнди и швейцарские часы. Всё стало объектом присвоения, предложения, быстрой сделки. Евреи вели торговлю с русскими водителями грузовиков - товары и продукты перемещались из одной части страны в другую. Появились и христиане. А вскоре началась миграция. Вена и Братислава пали. Люди бросились в Вену, их подвозили русские дальнобойщики с грузом свиного жира и сигарет, назад они возвращались на машинах.

  Мы еще были глухи от полумертвых снарядов, которые на нас сбрасывали, и от этих их больших бомб, извергавших дым, но кафе в Пеште быстро открылись снова. Были заведения, в которых подавали крепкий, остро-ядовитый кофе. Русские моряки танцевали на чайных вечеринках с девушками из Йозефвароша под музыку вертящихся пластинок. Не у всех еще похоронили родственников, и можно было увидеть ноги трупов, протянутые из импровизированных могил у дороги. Но также можно было увидеть дам в модной одежде, при полном макияже, спешащих через Дунай на лодках, на свидание с молодыми людьми в каком-нибудь разбитом квартале съемных квартир. Хорошо одетые представители среднего класса неторопливо шли в кафе, где всего через две недели после снятия осады уже подавали телятину с паприкой. Была праздная болтовня, был маникюр.

  Непередаваемое чувство. Вот оккупированный, сожженный город, еще дымящийся, полный русских спекулянтов и бандитских моряков, которые грабят на людных улицах, и вот я в магазине на бульваре торгуюсь с продавщицами за французские духи или жидкость для снятия лака, всего через две недели после снятия осады.

  Потом я почувствовала, и даже сейчас считаю, что человек, который не был тогда в городе, не в силах понять, что с нами произошло. Это было - словно возвращение с дальних берегов Аида. Всё прошлое развалилось и сгнило. Всё ушло, во всяком случае, мы так думали. Теперь должно было начаться что-то новое.

  Вот о чем мы думали в те первые несколько недель.

  Те первые несколько недель - недели после снятия осады - стоили того, чтобы их прожить. Но это время прошло. Только представь! В течение тех нескольких недель не было никакого закона, ничего. Графини сидели на тротуаре и продавали дешевый жирный лангош. Моя знакомая еврейка практически сошла с ума. Ходила весь день по улицам с безумными стеклянными глазами, искала дочь, останавливала всех прохожих, пока не вяяснилось, что ее дочь убили фашисты и бросили тело в Дунай. Женщина отказывалась верить. Все вокруг верили, что живут новой жизнью и она как-то будет отличаться от той, что была раньше. Мысль о чем-то 'ином' дарила людям надежду, их глаза сияли этой надеждой. Они словно влюбились или подсели на наркотики - эти люди, пребывавшие на пике какого-то душевного подъема. И действительно, довольно скоро всё стало 'иным'. Но теперь это была инакость, которая была нам понятна.

  Что я себе представляла? Думала, что мы станем лучше, гуманнее? Нет, ничего подобного.

  На что мы надеялись в те дни - потому что мы действительно надеялись, и я - тоже, как и все, с кем я тогда говорила: мы надеялись, что страх, страдания, ужас и отвращение - все эти адские муки каким-то образом нас очистят. Наверное, я надеялась, что мы сможем забыть некие страсти, плохие привычки. Или...Нет, погоди, хочу рассказать тебе всё, как было, без обиняков.