Но это была не сказка, милый: там не было настоящего начала и настоящего конца. Жизнь бурлила вокруг и внутри нас - жителей Будапешта. У наших жизней не было четких очертаний, не было надлежащей рамы. Словно что-то смыло границы. Всё просто происходило, без рамок, без границ. Сейчас, намного позже, я все равно не знаю, где нахожусь, где начинаются и где заканчиваются события моей жизни.
Достаточно будет сказать, что именно это я чувствовала, когда бежала по мосту. Это не был расчетливый, продуманный рывок: ведь за несколько мгновений до этого я не знала, жив ли человек, который был моим мужем - так давно, до начала времен, во времена, которые мы называем историей. Эти времена, кажется, были вечность назад. Люди не измеряют время своей жизни с помошью часов или календарей, посредством личного времени, которое принадлежит только им. Никто не знал, выжили ли другие: их возлюбленные, люди, с которыми они делили кров. Матери не знали, живы их дети или погибли. Пары встречались случайно на улице. Мы, кажется, жили во времена без истории, в доисторические времена до появления земельных реестров, номеров домов и адресных справочников. Каждый жил, где придется, где удалось поселиться. И в этом хаосе, в этой цыганской жизни присутствовал какой-то домашний уют. Возможно, именно так люди жили в тусклом далеком прошлом, когда ни у кого не было дома, лишь орды и племена блуждали повсюду, цыгане в кибитках с немытыми детьми, путешествующие без цели. Это была вовсе не плохая жизнь. Она нам почему-то была знакома. Под слоями накопленного мусора мы, кажется, хранили воспоминания о других, менее оседлых временах.
Но не поэтому я побежала к нему, не поэтому начала обнимать его на глазах у тысяч людей.
В это мгновение - пожалуйста, не смейся - что-то во мне сломалось. Поверь, я продолжала жить, как обычно. Носила бюстгальтер, пережила осаду и то, что ей предшествовало, с достоинством: чудовищные злодеяния нацистов, бомбежки, террор. Правда, я была не совсем одна. Когда оказалось, что война - смертельно, отчаянно опасна, я несколько месяцев прожила со своим другом-артистом: пожалуйста, не пойми меня превратно. Насколько я поняла, он - импотент. Мы никогда это не обсуждали, но если мужчина и женщина живут вместе в одной квартире, непременно возникает романтическая атмосфера. А в тех пустых комнатах эта атмосфера не возникла. Но я вовсе не удивилась бы, если бы однажды ночью он ворвался в мою комнату и задушил меня голыми руками. Иногда я спала в его квартире, потому что каждую ночь звучала воздушная тревога, а мне не всегда удавалось добраться домой, минуя посты противовоздушной обороны. А теперь, когда прошло столько лет и этот мужчина уже умер, у меня почти такое чувство, что я с ним переспала, или с кем-то вроде него, с человеком, который решил отречься от мира, отказался от всего, что люди считают самым важным в жизни. Для него это была словно терапия по выработке рефлекса отвращения: он хотел избавиться от волнующего, но отвратительного наваждения, вызывающего такую же зависимость, как алкоголь, наркотики, тщеславие...всё. Моя роль в его жизни сводилась к роли сиделки - я должна была его нянчить.
Это правда, я проникла сначала в его квартиру, а потом - в его жизнь. Знаешь, вот есть воры-форточники, проникающие в жилище, а есть женщины-кошки, пробирающиеся в жизнь мужчины, когда он беззащитен, а оказавшись там, они уволакивают всё, что найдут: воспоминания, впечатления, много чего. Потом им это всё наскучит, и они это всё продадут: продадут всё, что им удалось похитить. Не то чтобы я продала что-то, полученное от него, и я тебе рассказываю всё это, потому что хочу, чтобы ты узнал обо мне всё, прежде чем меня бросишь, или прежде чем я брошу тебя. Он просто терпел меня рядом с собой в любое время - утром, днем и вечером...Единственное правило - я не должна была его беспокоить. Мне было запрещено с ним разговаривать, когда он читал. Он часто сидел с книгой и ничего не говорил. Я могла приходить и уходить из квартиры, когда пожелаю, могла делать всё, что захочу. Всё время падали бомбы, все жили одним мгновением и не строили планы на следующее.