1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Думаешь, это были ужасные времена? Погоди, дай подумать. Думаю, это было время открытий. Вопросы, над которыми мы никогда по-настоящему не задумывались, от которых отмахивались, стали слишком реальны. Что за вопросы? Ну, тот факт, что в жизни нет смысла и цели, например, но и многое другое. Мы быстро привыкли к страху, страхом можно пропотеть, как при лихорадке. Просто всё изменилось. Семья больше не была семьей, работа больше ничего не стоила. Любовники занимались любовью впопыхах, словно дети, жадно поглощающие пищу, хватая столько конфет, сколько смогут, набивая ими рот, пока не видят взрослые....потом дети начали удирать, устраивали игры в хаосе улиц. Всё рушилось: квартиры, отношения. Бывали мгновения, когда мы верили, что наши дома, работа и люди в целом имеют для нас какое-то значение, хотя бы в психологическом смысле, но после первой бомбардировки вдруг поняли: всё, что прежде было для нас важным, потеряло смысл. Но не только бомбардировки. Все чувствовали: помимо сирен воздушной тревоги, шныряющих туда-сюда желтых автомобилей, помимо людей, лишившихся дома, бронированных патрульных машин, набитых трофеями, солдат, возвращающихся с фронта, беглецов в сермяжных крытых вагонах, помимо толп, бродящих караванами, словно цыгане, есть что-то еще. Больше не существовало четкой зоны боевых действий: война шла в том, что осталось от мирной жизни - на наших кухнях, в наших спальнях, в нас самих. Бомба попала в нас, и всё, что прежде скрепляло социум, даже если это было всего лишь равнодушие или лень, взорвалось. Во мне тоже что-то взорвалось, когда я увидела мужа на этом горбатом мосту через Дунай. Взорвалось, как чертова огромная бомба, которую бросили на обочине русские или нацисты.

  

  Наш роман был взрывом чисто в киношном духе - фильм такой глупый и низкопробный, обычно там директор компании женится на стенографистке. В тот миг я поняла, что на самом деле не друг друга мы искали в жизни, поняла, что для него любовная связь ассоциировалась с чем-то иным: с ужасной виной, которую он ощущал под кожей, с виной, которая грызла его плоть. Он хотел передать мне то, с чем не мог примириться. Что это было? Богатство? Его желание узнать, почему в мире существуют богатые и бедные? Всё, что говорят по этому поводу писатели, политики и демагоги, гроша ломаного не стоит. Забудь лысых профессоров в очках в роговой оправе, забудь сладкогласых проповедников и волосатых громогласных революционеров. Правда - намного ужаснее, чем всё, что они тебе говорят. Правда заключается в том, что на земле нет справедливости. Возможно, именно это искал мой муж: справедливость. Не потому ли он на мне женился? Если он хотел только мою кожу или плоть, ему не обязательно было жениться на мне - он мог получить это по более низкой цене. Быть может, ему хотелось восстать против мира, в котором он вырос, как восстают сыновья богачей, становятся утонченными, благоуханными революционерами. Как знать, зачем? Потому что они не могут вынести то, кем являются, потому что им слишком повезло в жизни, потому что спорта и извращений им уже недостаточно, так что нужно идти играть на баррикадах. Ну вот, он выбрал другую форму бунта, вовсе не каторжную пытку - жизнь со мной. Мы с тобой поднялись со дна, из болот Залы, нам этого не понять, милый. Одно можно сказать наверняка - он был истинным джентльменом. Не в том смысле, в котором является джентльменами большинство титулованной знати. Он не был подобен 'Сэру Такому-то' или 'Барону Как-Бишь-Его', которые толкались локтями, чтобы пробиться к дворянскому гербу. Мой муж был человеком порядочным, он был сделан из более тонкого материала, чем большинство бастардов его класса.

  Он был из тех, чьи предки завоевывали земли. Они шли маршем с топорами на плече, заходили в первобытные леса на незнакомой территории, горланили гимны, крошили деревья и местных жителей, продолжая петь. Один из его предков был протестантом, он приспособился к жизни в Америке вскоре по прибытии. В путешествие он не взял с собой ничего, кроме молитвенника и топора. Мой муж гордился этим предком больше, чем всеми остальными дальнейшими достижениями своей семьи - фабрикой, деньгами и множеством регалий.

  Мой муж был человеком надежным, потому что отлично владел своим телом и нервами. Он даже мог контролировать деньги, а это - сложнее. Никогда ему не удавалось контролировать лишь свое чувство вины. А виновный жаждет отомстить. Он был христианином, но вовсе не в том смысле, в каком люди обычно это себе представляют - для моего мужа это была не деловая возможность, не индульгенция, чтобы примелькаться перед нацистами, получить грабли, заключить сделку и загрести землицы. Тогда ему было плохо от того, что он - христианин. Но в глубине души он был христианином, как некоторые обречены быть художниками или алкоголиками: он ничего не мог с этим поделать.