После этого события дела пошли своим чередом, словно не было этого судьбоносного рождественского дня, словно у нас никогда не было этого разговора. Юдит накрыла для нас стол в тот вечер, вместе со слугой, как всегда. Конечно, тогда я уже знал, что я был просто в бреду в тот день. Я знал это точно так же, как безумцы знают, что они - в неистовстве, когда бьются головой о стену, борются со своими медсестрами, или ночью ржавым гвоздем удаляют себе зубы: даже если у них выступает пена на губах, они все равно понимают, что совершают постыдные поступки, недостойные их и социума. Они это понимают не только тогда, когда всё уже закончилось, но и в тот момент, когда совершают эти безумные, травматические действия. Сидя в тот день у камина, я тоже понимал, что мои слова и планы - чистейшее безумие для человека моего положения. Потом я всегда думал об этом, как о каком-то приступе, о потере контроля и силы воли, мои нервы и органы чувств функционировали отдельно от меня. В такие моменты критическое мышление и голос разума умолкает. Я абсолютно уверен: то, что я пережил в тот день Рождества под рождественской елью, было нервным срывом, единственным серьезным нервным срывом в моей жизни. Юдит тоже об этом знала, поэтому слушала так внимательно, словно была единственным членом семьи, который замечает у другого члена семьи признаки нервного срыва. Конечно, она знала и кое-что еще: она знала и понимала причины нервного срыва. Если бы кто-то из членов нашей семьи услышал меня в тот день - даже и не обязательно член семьи, достаточно просто незнакомца - они немедленно послали бы за врачом. Всё это оказалось для меня неожиданностью, потому что я всегда всё обдумывал надлежащим образом. Может быть, даже слишком тщательно обдумывал. Может быть, этого не хватало в моей жизни: способности принимать неожиданные решения, спонтанности, как это называют. Я никогда ничего не делал просто потому, что мне пришла в голову идея, потому что появилась возможность или потому что кто-то от меня этого потребовал. На фабрике и в конторе я пользовался репутацией человека взвешенных суждений, который всё тщательно обдумает, прежде чем примет важное решение. Так что я больше всех удивился, когда произошел этот нервный срыв, потому что знал, даже когда говорил, что говорю чушь, и ничего не получится из моих планов, что всё нужно сделать по-другому, нужно действовать тоньше, аккуратнее или напористее. Знаешь, до того момента я относился к любви по принципу оплаты наличными, как американцы во время войны: заплатил - забирай...Вот так, по моему мнению, всё должно было происходить. Не самый возвышенный образ мыслей, но, хотя бы, здоровый эгоизм. Но на этот раз я не заплатил и не забрал то, что хотел, я позволил себе умолять и кривить душой, совсем безнадежно, в ситуации, которая, несомненно, была для меня унизительна.
Безумию нет объяснения. Каждый становился его жертвой хотя бы раз в жизни...и, возможно, жизнь намного беднее, если нас ничто не захватит и не разобьет в дребезги, как буря, если наши основы не будут потрясены, земля не содрогнется, вся черепица останется на крыше, если воющее неистовство не сдует всё, чему разум и характер пытались придать видимость порядка. Вот что произошло со мной...Ты спрашиваешь, сожалею ли я об этом? Отвечаю: нет, я ни о чем не жалею. Но не могу сказать, что это придало моей жизни смысл. Это просто случилось, как приступ болезни, а после тяжелого приступа человека лучше всего отправить на лечение за границу. Именно это я и сделал. Такое путешествие, конечно, - форма бегства. Но перед отъездом я хотел кое в чем убедиться, так что попросил своего друга Лазаря, писателя, пригласить Юдит к себе, чтобы он посмотрел на нее, поговорил с нею, и уговорил Юдит принять приглашение. Я уже знал, что она права, что я - трус, и именно поэтому сделал то, что сделал. Понимаешь, это было - словно отправить ее к врачу, чтобы он мог ее осмотреть и сделать вывод о ее здоровье...В конце концов, она была - словно женщина, которую я подобрал на улице и перенес в свою зону боевых действий, как говорят военные. Юдит выслушала меня с неодобрением, но выполнила мою просьбу без возражений. Она была замкнута и явно оскорблена. Словно сказала: 'Ладно, я пойду к врачу, если вы настаиваете, и подвергнусь осмотру'. Она пошла.
Да, Лазарь. У нас были странные отношения.