Мы были ровесниками, школьными друзьями. Ему было уже тридцать пять, когда его настигла слава, а до тех пор был практически никому не известен. Он пописывал странные статейки в безнадежные журнальчики, их тон заставлял меня думать, что он просто насмехается над своими читателями, что он безмерно презирает всю эту затею - писательство, публикации, читателей и критику. Никогда нельзя было понять, что он думает на самом деле. О чем он писал? О море, о старой книге, о персонаже, всё - очень кратко, не более двух-трех страниц в журнале тиражом не более нескольких сотен экземпляров, максимум - тысяча. Эти заметки были столь личного характера, создавалось впечатление, что они написаны на частном языке какого-то странного племени - во всяком случае, такое чувство у меня возникло, когда я прочел его статью впервые - это был язык одного из этих исчезающих племен, на котором говорят лишь несколько человек, родной язык статей Лазаря. При этом он говорил и писал на спокойном, бесстрастном, красивом венгерском, чистом и правильном. Он часто говорил мне, что начинает и заканчивает каждый свой день чтением творений великого поэта девятнадцатого века Яноша Арани, так же, как люди чистят зубы. Но то, о чем Лазарь писал, было похоже на новости из другой его страны.
А потом он вдруг стал знаменит. Почему? Это невозможно объяснить. К нему потянулись все, он стал востребованным, занял первое место в литературных салонах, потом - на трибунах общественных дебатов, потом - в прессе, его имя было повсюду. Ему начали подражать: газеты и журналы заполнили романы и статьи в стиле Лазаря - всё это писал не он, но всему этому он был тайным автором. Потом, что еще более странно, им заинтересовалась широкая общественность - этого никто не мог понять, поскольку в произведениях Лазаря не было ничего, что могло бы развлечь, утешить или повеселить людей, он, кажется, никогда не пытался наладить какие-либо контакты со своими читателями. Но они ему прощали и это. За несколько лет он занял ведущие позиции в том особом состязании, которое составляет светсткую часть интеллектуальной жизни: его произведения постоянно обсуждались, его тексты анализировали и сортировали, словно это были древневосточные рукописи, объекты научного изучения. Всё это никак его не изменило. Однажды, на пике успеха, я спросил его, что он чувствует. Не ранит ли этот громкий шум его слух? Потому что, естественно, раздавались и критические голоса, на него кричали завистники, звучали голоса, полные ненависти и фальшивых обвинений. Но все эти крики из противоположных лагерей сливались в одно море звука, из которого поднималось имя Лазаря, острое и четкое, как голос первой скрипки в оркестре. Он выслушал мой вопрос и обдумал его. Потом мрачно ответил: 'Это - возмездие писателя'. Вот что он сказал.
Мне о нем было известно кое-что, не известное другим: я знал, что он любит играть. Всё для него было игрой: люди, ситуации, книги, загадочное явление, которое обычно называют литературой. Однажды, когда я обвинил его в этом, он пожал плечами и сказал, что главная тайна искусства, художника как такового - воплощение инстинкта игры. Я спросил: 'А литература?'. В конце концов, литература ведь - больше этого, литература предлагает ответы и моральные ценности...Лазарь выслушал меня столь же серьезно и вежливо, как обычно, и ответил, что это - довольно справедливое утверждение, но инстинкт, служащий топливом для поступков людей - это инстинкт игры, и главный смысл литературы, так же, как и религии, и, на самом деле, всех искусств - это форма. Он не ответил на мой вопрос. Множество читателей и критиков, конечно же, не знает, что человек может играть столь же торжественно, как котенок, в солнечный день преследующий клубок шерсти, с проблемами знания или этики, и всё это - с равной степенью отстраненности, полностью сосредоточившись на явлении или мысли, но ничему не отдавая свое сердце. В этом смысле Лазарь был игроком. Люди не знали об этом...И он был свидетелем, наблюдателем моей жизни, мы часто это обсуждали, абсолютно открыто. Знаешь, у каждого мужчины есть кто-то, кто выполняет роль адвоката, опекуна и судьи, и в то же время - сообщника в этом ужасном процессе, которым является жизнь мужчины. Этот человек - его свидетель. Он смотрит и отлично понимает. Всё, что ты делаешь, ты делаешь отчасти с оглядкой на него, так что, если преуспеешь в каком-нибудь начинании, спрашиваешь себя: 'Его это убедит?'. Этот свидетель парит на заднем плане всю твою жизнь. В этом смысле он - не удобный товарищ для игр. Но ты не можешь от него освободиться, и, возможно, даже не пытаешься.