2

было не говорить. Крепкими зубами откусив большой кусок и запив немалым глотком прохладного

молока, имперский пес выглядел совершенно счастливым, впервые за то все время их знакомства.

И на их гостеприимную хозяйку уже не поглядывал со своей извечной подозрительностью, как

настоящий пес, у которого норовят забрать сахарную косточку.

Бутыль быстро опустела, Вальд и хирдманн улеглись возле костра, завернувшись в одеяла,

данные Симоной. Одеяла пахли сухой травой и свежестью. Костер уютно потрескивал в

окружившей сонный оазис тишине, и путники, блаженно улыбаясь, погрузились в чуткий сон.

Янина спала в хижине, на кровати хозяйки. Симона устроилась в гамаке, подвешенном неподалеку

от входа в хижину. Животные в пристройке давно уже затихли. Некоторое время царило безмолвие,

нарушаемое лишь ночными звуками спящих животных и негромким сопением хирдманна.

Остальные спали беззвучно. Когда гости крепко уснули, Симона открыла глаза, в которых уже не

светились ни радушие, ни доброта. Глаза изменились, став багрово-черными. Из уголка левого

глаза скатилась кровавая слеза, оставив темную борозду на коже, словно от ожога. Женщина тихо

поднялась, придерживая одежду, чтобы двигаться совершенно бесшумно. Легко соскользнула на

песчаный пол, и вышла из хижины. Было полнолуние и ночные светила, ярко сиявшие в

безоблачном темном небе, затмевали свет далеких звезд. Симона бесшумно подошла к спящим

116

11

мужчинам, сунула руку в карман и что-то сыпанула в костер. Пронзительно запахло горькими

травами. Хирдманн перестал сопеть и беспокойно заворочался во сне. Симона замерла,

прислонившись к стволу засохшего дерева, на который опирался навес, слившись с ним так, словно

она — неотъемлемая часть этого давно почившего ствола. Хирдманн поворочался и вновь затих,

выводя носом рулады. Пустынная отшельница покинула спасительную тень и, приблизившись к

костру, торопливо зашептала что-то невнятное.

Янина проснулась среди ночи от явного предчувствия беды, покинув спасительное забвение.

С удивлением оглядела смутно видневшуюся в полумраке обстановку незнакомого жилища.

Последним, что она помнила, было четкое ощущение вины за совершенный неблаговидный

поступок. А потом — тьма, что была сейчас вокруг, такая же темнела и в сознании. Звонкие

молоточки сначала глухо, потом все громче и громче застучали в висках, отягощая и без того не

очень ясное сознание нарастающей болью. Нечто снаружи звало выйти за дверь. Не в силах

противостоять, девушка покинула кровать и выглянула в дверной проем. Странное и пугающее

зрелище предстало перед ее глазами. Незнакомая фигура, быстро передвигаясь вокруг небольшого

костерка, размахивала руками, быстро нашептывая что-то на незнакомом языке. В шепоте

чувствовался отчетливый ритм, свойственный заклинаниям — уж Янине-то, пустынной ведьме, не

узнать заклинаний, даже если они произносятся на чужом языке... В воздухе горьковато-терпко

пахло чем-то отдаленно знакомым. Янина замерла, пытаясь вспомнить. А! Это же каннабис,

полынь горькая и еще, еще какая-то незнакомая трава. Да нет же, и этот запах знаком — кора

элеми, очень редкого на Зории кустарника! И в бормотании появился смысл. Янина вслушалась —

это же перемещающее заклятье! Оно запрещено, запрещено! Рванулась вперед, ударила по рукам,

закричала: «Хватит!». Чары исчезли, не успев навредить. В ночном воздухе лишь завис травяной

запах, становящийся все более горьким, тяжелым, навязчивым. Спящие проснулись, резко сели. У

хирдманна в руке сверкнул жертвенный нож... Но, случилось странное, движения стали

медленными, словно всем им приходилось двигаться под водой или в какой-то вязкой жидкости.

Темная фигура, которую Янина застала за колдовством, застыла без движения, лишь в глазах,

которые выпучились сверх всякой меры, происходила дикая борьба — они меняли цвет, то

становясь багрово-черными, то всплывал их истинный огненно-жемчужный отблеск. Вальд,

преодолевая вязкое сопротивление прохладного ночного воздуха, попытался вскочить, напрягая все

мышцы, не получалось. Тогда, срывая голос, преодолевая сопротивление воздуха, он смог

закричать, чтобы все они ОСТАНОВИЛИСЬ. А вот это помогло. Симона — а колдующей фигурой

была она — рухнула рядом с костром, чудом не попав в огонь, сверкающее жало в руках

имперского пса вновь молниеносно спряталось в секретных ножнах, Янина опустила руки. И

наваждение исчезло. Все стало таким, как было раньше. До того, как они улеглись. Лишь Симона

не приходила в сознание. Ее перенесли в дом, уложили в постель. Хирдманн недоверчиво

поблескивая глазами на ведьму, согласился подежурить возле Симоны, на случай, если она очнется.

117

11