200 километров до суда... Четыре повести

Председатель поссовета Семечкин был на месте. Сидел за столом и листал какую-то папку с бумагами. Когда Таня вошла, ей показалось, что она и вчера, и позавчера, и каждый день, с тех пор как познакомилась с Семечкиным, видела его за этим столом и в этой же позе. Он поднял от бумаг сонное лицо и без всякого выражения посмотрел на Таню.

— А-а, это вы, — сказал он таким тоном, словно она зашла к нему из соседней комнаты, где он постоянно ее видел. — Ну-ну…

Таня не удивилась такому приему, так как хорошо знала Семечкина. Он и в прошлый приезд потряс ее своей убийственной флегматичностью. Как мог этот полуграмотный человек занимать пост председателя поссовета?

— Ну-ну, — повторил Семечкин, и это «ну-ну» означало, что Таня может присаживаться и что он готов ее выслушать.

Она присела и, вздохнув, приступила к делу. Прошло немало времени, прежде чем ей удалось вытянуть из Семечкина более или менее вразумительные и определенные ответы, то есть узнать то, что ее интересовало. Из четырех народных заседателей один уехал по делам в тундру, а трое находились в поселке, и их можно было в любую минуту вызвать. Вести протокол судебного заседания могла секретарь поссовета Катюша Рультына, только надо было с ней предварительно договориться. Можно было бы сейчас, но Катюша ушла в правление колхоза, а когда вернется, Семечкин не знает. Ему было все равно, где Таня будет проводить судебное заседание. Хочет — в клубе, только надо накануне хорошенько натопить печки, хочет — в его кабинете. Таня выбрала кабинет, поскольку считала, что дело Копылова особого внимания не привлечет и те немногие, кто пожелает послушать, смогут вполне поместиться в кабинете.

Устав от разговора с Таней, Семечкин широко зевнул и сонно сказал:

— Надо его засудить пошибче. Он тут приезжал зимой, я навел кой-какие справки. Темная картина получается.

— А что такое? — спросила Таня.

— Шашни крутил, любовницей обзавелся, отседова и растрата. Откедова ж еще?

— Ну, это одно другого не касается, — твердо сказала Таня.

— Касается, — снова зевнул Семечкин. — Шашни надо пресекать, а не попустиль… попускаль… — запутался он в длинном слове и, не совладав с ним, закончил: — А не попускательствовать. А по моему мнению, получается, бабник он и ворюга.

Уходя, Таня спросила, сколько времени займет у Копылова дорога.

— Во вторник, значица, завтра, выедет — в середу будет, — ответил Семечкин, глядя мимо Тани ничего не выражающими глазами. И сонно забубнил: — Я там не бывал, дороги не знаю. Слыхал, дорога голая, пурги с осени до весны метут. На двести километров — одна избушка. Со вторника на середу там переночует, в середу к вечеру будет. Сам я на материк собираюсь, так что в Белый Мыс не наезжал…

Семечкин еще говорил бы и говорил, монотонно выталкивая из себя слова, если бы Таня не решилась его перебить.

— Спасибо, я все поняла. До свидания.

«Ну, кто их выбирает, этих Семечкиных, кто рекомендует?» — с досадой спрашивала она себя.

Она знала, что рекомендует райисполком, и потому с грустью подумала о его председателе:

«Ведь не глупый же человек Андросов, неужели не понимает? Или не бывал здесь никогда, не видел?»

Идти в пустой дом зоотехника и одиноко сидеть там ей не хотелось, и она пошла к Лене.

В коридоре никого не было. Все двери в комнаты закрыты. За ними тоже тишина. Но одна из дверей все же отворилась. В коридор вышла низенькая черненькая женщина с книжкой в руке, закрыла за собой двери в комнату. Но двери тут же приоткрылись, выглянули две девочки в длинных нижних рубашках, хихикнули, переглянулись и исчезли.

— Здравствуйте. Вы Татьяна Сергеевна? Я вас сразу узнала, мне Какля говорил, — улыбаясь, сказала она, подходя к Тане. — Елена Андреевна на уроках, но вы раздевайтесь, посидите с нами, мы «Школу над морем» читаем.

Таня сразу догадалась, что это жена Антона Какли, та самая воспитательница интерната, которая играет с ребятами в «квачика». Она уже собралась снять пальто и остаться, но потом подумала, что ей не хочется слушать «Школу над морем», а ребятам хочется и что вообще она сейчас здесь лишняя.

— Нет, я на минутку зашла, у меня еще дела, — сказала Таня.

— Но вы приходите. Обязательно. Хорошо? — настойчиво просила жена Какли.

— Обязательно! — пообещала Таня и ушла.

Она решила сходить в магазин, купить чего-нибудь поесть.

На дворе быстро темнело. Зажглись фонари и окна в домах. Снег заискрился. По улице промчался парень на собачьей упряжке. Нарты раскачивались, пылили снегом. Из одного двора лениво вышла собака, нехотя тявкнула и снова побрела во двор. Больше до самого магазина Таня никого не встретила.

Продавщица, как и работница почты, тоже была знакомая. Она узнала Таню, и, так как в магазине, кроме их двоих, никого не было, они поговорили о том о сем, и опять-таки о гриппе, которого никогда не было в поселке и вдруг появился.

— А вы снова по тому же делу? — спросила продавщица.

— Снова, — сказала Таня, складывая в авоську свои покупки.

— А большая у него растрата? — полюбопытствовала продавщица.

— Как вам сказать… — уклонилась от прямого ответа Таня.