_2014_10_07_09_17_46_052

женскую природу с такой силой, что едва не свела ее взбалмошную го-

лову с ума. Ночами мысленно она прижималась к его крепкой прекрас-

ной шее, проникала рукой за ворот рубашки, чувствуя его горячую

кожу, и в воображении это запретное соприкосновение было до голо-

вокружения осязаемым. Сознание ее затуманивалось, она вжималась

в подушки и простыни, пугаясь силы пронизывающей ее тело жаркой

и страшной истомы. Ей казалось, что каждый ее шорох слышат спя-

щие в доме, и она старалась дышать бесшумно. Однажды ей, захвачен-

ной мечтой и желанием, предстало видение, превосходящее радость

от всех воображаемых свиданий и ласк. Оно было важнее и дороже

всего. Родить от возлюбленного сына — точь-в-точь такого же чудес-

ного, ясного, доброго и умного мальчика, как Ричард. Вот ради чего

можно так безгранично, так беззастенчиво и бесстрашно любить!

В семье никто не замечал, что с ней происходит. Однажды ее отпра-

вили к Филдам отдать книги и деньги, которые Ричард по не свойствен-

ной ему рассеянности однажды забыл у них. Виола стремглав бросилась

к Бридж-стрит, но, добежав до дома Филдов, остановилась в смятении.

Она прислушалась и не поверила своим ушам. Из окон доносилась ме-

лодия — нежные тихие звуки цитры и голос Ричарда. Он пел: Когда еще был я совсем малец,

И-хей-хо, все ветер и дождь,

Чего ни творил я, куда ни лез,

А дождь что ни день — все одно и то ж.

Когда дорос до зрелых годов,

И-хей-хо, все ветер и дождь,

Я дверь от воров запирал на засов,

А дождь что ни день — все одно и то ж…

Когда ж — увы! — я стал женат,

И-хей-хо, все ветер и дождь,

Не нажил себе добра и палат,

А дождь что ни день — все одно и то ж*.

* Шекспир У. Двенадцатая ночь, или Как пожелаете», песня шута (пер.

Д. Самойлова).

161

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

Понимая, что нельзя вот так стоять под окнами чужого дома

и подслушивать, она боялась постучать в дверь и не узнавала себя, всегда такую отважную. До ужаса перепугавшись мысли, что ей

предстоит войти в дом и заговорить с хозяевами или с самим Ри-

чардом, она так и не решилась войти. Оставив сверток с книгами

и деньгами на пороге, она убежала.

Впервые даже Уиллу она не могла рассказать о том, что зани-

мало теперь ее мысли и переполняло сердце. Но было одно сред-

ство — единственное действенное и знакомое ей уже давно, то, к которому обращались все, задолго до нее испытавшие боль и негу

скрываемой страсти. Научив ее читать античных авторов, награ-

див восприимчивостью и любознательностью, судьба препод-

несла ей еще один бесценный подарок — средство, прибегая

к которому можно было говорить о любви, находить ей бесконеч-

ные имена, облекать ее в разнообразные одежды и в то же время

хранить ее тайну, — поэзию.

Время шло. За два года, что Ричард приходил в их дом как настав-

ник, он превратился из утонченного юноши в сильного молодого

человека, изящество которого переросло в статное мужество, скреп-

ленное, как надежным раствором, его непритворным благород-

ством. Он был тих, рассудителен и сдержан. Склонность размышлять

стала главной привычкой и отличительной чертой его натуры. Ду-

мать для него означало жить. В этом он был совершенно согласен

с древними авторами. Его увлекала наука как способ приобретения

знаний. Свободного времени у него было немного, он дорожил каж-

дой минутой, поэтому в компаниях ровесников бывал очень редко.

С детьми на Хенли-стрит он дружил, с удовольствием осознавая себя

их наставником. Углубленный в себя, если и думал о любви, он не

торопился впустить ее в свою жизнь. Подруги у него не было, и ни

одна женщина его как мужчину еще не привлекла.

Летом 1579 года Ричард, как обычно, пришел к своему ученику.

Виола увидела его из окна и вышла навстречу.

— Привет, Дик!

— Привет, Виола! А где Уилл?

— В лавке. Там теперь столпотворение. Оказывается, в Лондоне

новая мода. Все ищут «узкое, бежевое с медными заклепками».

— Да, мой отец недавно привез новые лекала. Передай Уиллу, чтобы зашел ко мне, когда вернется.

162

ЧАСТЬ II. ГЛАВА IV

— Вы не будете заниматься?

— Нет. Я пришел попрощаться.

Виола почувствовала, как мгновенно пересохли ее застывшие

в улыбке губы, и точно иголки впились в ладони.

— Попрощаться?

— Да. Я уезжаю. В Лондон. В типографию сэра Бишопа. Учиться

печатному ремеслу.

— Надолго?

— Как положено, на семь лет. Придете проводить меня?

— Да.

— Приходите с рассветом. Хочу отправиться, пока солнце не

припечет.

Она не знала, что сказать.

— Все? — наконец спросила она, кивнув то ли ему, то ли самой

себе. — Уроки закончились?

— Только начинаются, — ответил он. — Признаться, я сам еще

толком не верю, что еду. Я ждал так давно. Воистину, «просите

с верой и дано будет».