2120. Ловушка для AI

На речке я первым делом выкупался, а затем уселся по колено в прохладной воде и принялся застирывать брюки с рубахой. Дело шло из рук вон плохо. Стирать на руках, как и большинство городских, я не привык, и вскоре на пальцах появились саднящие потертости. Стискивая зубы и стараясь не выказать боли, я продолжал усердно тереть штанины. Степан сидел рядом на пригорке, вздыхал и откровенно на меня пялился. Вот же навязался на мою голову! Когда стало совсем невмоготу, я прополоскал одежу, выбрался на берег, тщательно отжал и развесил штаны с рубахой на ветки кустарника — высохнут или нет, но не в мокром же идти.

— Да чего ты злишься? — наконец нарушил молчание Степан. — Будто я его на тебя натравил. Специально.

— Плевать мне на этого хряка, — буркнул я, отворачиваясь к реке и почесывая свежий комариный укус.

— А чего тогда?

— Безысходность это, Степа. Обычная человеческая безысходность.

— Ну, ты уж совсем в уныние впал, — Степан сорвал травинку, повертел ее в пальцах и сунул себе в рот. — Неужели все так плохо?

— Хуже некуда. Работы нет, дома нет, семьи… семьи и не было, впрочем.

— Что так? Не успел?

— Не смог.

— Это как?

— А очень просто. — Я доплелся до Степана и опустился с ним рядом на траву, наблюдая, как с рубахи срываются крупные капли и падают на песок, превращаясь в темные комки. — Ты вот смог бы жить с пустышкой, у которой на уме окромя шмоток, педикюров, макияжа и гулянок ничего нет? Еще соцсети — безостановочно, без перерыва на обед и меня.

— Сомневаюсь. Значит, вон ты к чему этот разговор завел. Наболело? — Степан растянул губы в улыбке. Зубы у него были белые, ровные, один к одному.

— Не то чтобы… К случаю пришлось, вот и выплеснулось, — я поворошил крупный прохладный песок пальцами правой ноги.

— Неужели все такие?

— Другие пока не попадались, — уныло отозвался я.

— Вот видишь! Тем более, что-то делать надо, — мгновенно воспламенился Степан.

— А я и сделал. Одну послал, у второй «дурильник» в окно выбросил, а третью едва саму не спустил, после того как истерики закатывать взялась, мол, сериалы ее любимые мешаю ей смотреть и обсуждать фотки с подругами. И это в два часа ночи! А мне на работу, между прочим. Ночью бред всякий смотрит, тараторит пальцами без умолку, а потом полдня спит: ни приготовить, ни убраться. На все есть время, а вот на это нет. Включая меня.

— Да я не про то.

— А я про то, Степа. Знаешь, чего было, когда ее обожаемый смартфончик в окно вылетел? Не знаешь. А я еще не забыл. Это почище трех Самсонов будет!

— Хрю!

Я подскочил на месте и кубарем скатился к воде. Поднявшись на карачки и помотав головой, я уставился на пригорок, несколько правее Степана, где, вполне довольный собой, стоял Самсон, дружески подергивая в мою сторону пятаком и качая тяжелой лопоухой головой.

— Опять ты, проклятое животное! — взъярился я, саданув кулаком по песку. — Убирайся! Пошел вон! Вон, говорю! Слышишь?

Хряк свернул голову набок и уставился на меня правым глазом. Не слышит. Или под дурачка косит. Скорее, последнее.

Степан, держась за бока и хохоча, катался по траве рядом с нахальным свином. Но свин будто и не замечал его. Внимание его было полностью поглощено моей персоной, хотя не представляю, чем я это заслужил.

— Пошел, пошел прочь! — без толку скалился я, размахивая руками и топоча ногами. — Сейчас вот прут возьму. Вот, сейчас… уже… — я вцепился в ветку кустарника и попытался переломить ее, но гибкий прочный прутик ни в какую не хотел переламываться.

Свин протяжно хрюкнул, что, скорее всего, должно было означать боевой клич, и ринулся на меня, размахивая ушами и сворачивая хвост колечком. Туша, полная счастья и целеустремления, со скоростью курьерского поезда налетела на меня.

— А-а!.. — только и вскрикнул я, отлетая в воду с прутиком в руке — все-таки отломал!..

Когда на пригорке возникли трое человек — Маринка со своим «волшебным» прутиком, ее старший брат и мать, — мы с хряком плескались в воде, обдавая друга потоками брызг, толкались и резвились, производя шуму не меньше, чем целая ватага ребятни. Иногда я обхватывал рукой хряка за шею и чесал ему то жирный бочок, то за ушами, а хряк при этом довольно ухал и хрюкал, тычась холодным пятачком мне в бок…

— На удивление жизнерадостная скотина, — сказал я, застегивая рубаху и притопывая отмытыми начисто сапогами.

Несчастного хряка, вырванного из моих объятий, угнали домой. Тот слабо сопротивлялся, все время оглядывался назад, но разве поперек прутика попрешь?

— Вот видишь, а ты: деревня! — чувственно вскинул руки Степан.

— Ну, деревня. И ни к чему так кричать.

Одежда не то чтобы высохла, но до дома дойти было можно. Не июль месяц все-таки. Хоть и тепло, но не настолько, чтобы по вечерам разгуливать во всем влажном.

— Нужно зайти домой. Куда я в таком виде пойду? — я уставился на Степана. Пусть теперь попробует настоять, чтобы я шел с ним неизвестно куда. А из дома он меня сегодня уж точно больше не вытащит — не до «бобра» мне сейчас.