22 июня. Черный день календаря.

Аэродром встревоженно загудел. Вот подня­лось дежурное звено из трех самолетов. Беркаль посмотрел на часы, они показывали четыре часа пять минут. Взмах белого флажка — и в воздухе пер­вая эскадрилья, за ней вторая, третья, четвертая. Две группы взлетевших МиГ-3 направились в сто­рону Острув-Мазовецкий и Замбрува, девятка «чаек» к Ломже, вторая девятка осталась прикры­вать аэродром».

Уже в 4:05 три эскадрильи (12 МиГ-3 и 18 И-153) 129-го авиаполка были в воздухе. Вышедшие в ата­ку на аэродром 12 Me-109 успеха не добились, а один из них даже был сочтен сбитым. Следующий налет 18 Хе-111 также был успешно отражен. В за­вязавшемся бою заявили об уничтожении трех не­мецких самолетов. По одному Хе-111 записали на свой счет пилоты А. Соколов, А. Кузнецов, В. Нико­лаев. Потерю этих самолетов немецкие данные не подтверждают. По израсходовании горючего совет­ские истребители заходили на посадку под прикры­тием четвертой (резервная) эскадрильи. Однако конвейер авиаударов не останавливался, и держать темп не получилось. К 10:00 в результате бомбар­дировок и штурмовок аэродрома Тарново сгорело 27 МиГ-3, 11 И-153 и 6 учебных машин. Разрывы бомб на летном поле сделали его непригодном для взлета и посадки. Командир полка капитан Ю.М. Беркаль принял решение о его перебазировании.

Вспоминает командир отделения телефонис­тов роты связи штаба 9-й смешанной авиацион­ной дивизии В.И. Олимпиев: «21 июня 1941 г. с увольнительной в кармане на воскресенье, я уже задремал, когда сквозь сон услышал громкую ко­манду дневального «в ружье». Взглянул на часы — около двух ночи. Рота быстро построилась во дво­ре штаба. Боевая тревога нас не удивила, так как ожидались очередные войсковые учения. Неорди­нарные команды — выставить на башенке штабно­го здания наблюдение за воздухом, получить боевые патроны и гранаты, погрузить на машину не­прикосновенный запас кабеля — воспринимались нами как часть входивших тогда в моду учений в обстановке, максимально приближенной к реаль­ным боевым условиям. Мысли о самом худшем по молодости отбрасывались. Оставив конец кабеля в штабе, мое отделение начало в темноте безлун­ной ночи привычную работу — прокладку полевой телефонной линии на запасной командный пункт, расположенный на хуторе в нескольких километ­рах за городом. Почти рассвело, когда наш спец­грузовик, предназначенный для размотки и намот­ки кабеля, достиг военного аэродрома на окраине города. Все было тихо. Бросились в глаза замас­кированные в капонирах вдоль летного поля 37-

Литовские коллаборационисты приветствуют своих герман­ских «освободителей»

миллиметровые орудия, вооруженные карабина­ми, расчеты которых были в касках. Такие зенит­ные полуавтоматы были тогда новинкой и только начали поступать в подразделения противовоз­душной обороны. Наша машина отъехала от аэро­дрома не более километра, когда послышались взрывы и пушечно-пулеметные очереди. Обернув­шись, мы увидели пикирующие на аэродром само­леты, светящиеся трассы снарядов и пуль, разры­вы бомб. Однако страшная действительность дош­ла до нас лишь тогда, когда на выходящем над нами из пике бомбардировщике ясно обозначились чер­ные кресты.

Первую половину дня 22 июня я дежурил у те­лефона на ЗКП командира 9-й сад Героя Советс­кого Союза генерала-майора Черных. Телефонная связь с авиаполками, расположенными в различ­ных населенных пунктах Белостокской области и на полевых аэродромах вдоль границы, была пре­рвана. Она непродуманно осуществлялась через городскую почту, в которой на рассвете еще до начала бомбардировок прогремел взрыв, разру­шивший коммутатор. С некоторыми полками на­ладили связь по радио. Судя по мрачному лицу генерала, известия были плохими. Постепенно вырисовывалась неожиданная и ужасающая ре­альность: большинство наших самолетов погиба­ло на земле от бомбежек или обстрела с воздуха и даже от артогня. Но и в таких условиях над Бе­лостоком весь день шли воздушные бои, дрались дежурные звенья и все те, кто сумел подняться в воздух.