28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

В отчаянии я привалилась к стене дома. Поднявшийся ветер швырнул перья мне в лицо. На этих перьях некогда почивал человек, который теперь, наверное, обратился в пепел. При мысли о смерти я закрыла глаза и снова увидела перед внутренним взором Ханну в луже крови. Никогда она больше не расскажет ни одной истории. За нее расскажу я – иного способа получить назад оружие у меня нет.

37

Я выждала некоторое время: если бы я вернулась слишком быстро, поляки бы ни за что не поверили в ту небылицу, которую я для них сочинила.

Прошло, быть может, с полчаса, и, поскольку дверной молоток – железный лев – был отломан и валялся на земле, я треснула в тяжелую деревянную дверь кулаком. Открыл мне бородач, и, прежде чем он успел спросить своим тонким голоском про деньги, я протиснулась мимо него внутрь. В банке царил полумрак, все окна заколочены: какое-то время назад – наверное, во время акции – стекла выбили, а новых никто не вставлял – какой смысл что-то в гетто ремонтировать?

Вся обстановка банка состояла, в сущности, из двух пустых стоек. Сейфы, где евреи-коллаборационисты хранили свои деньги, находились, наверное, в какой-нибудь задней комнате. Сумка с оружием валялась на загаженном полу, рядом в пыли лежали игральные карты – польские молодчики, сидя рядом с добычей, похоже, уже вовсю играли на ту кучу злотых, которых рассчитывали слупить с подпольщиков.

Оба – и падальщик, и фальцетик – изрядно удивились, что я расхаживаю по залу, будто банк принадлежит мне. Однако еще больше они удивились, когда я спокойно потребовала:

– Сумку давайте.

– А двести тыщ злотых где? – осведомился падальщик.

– Они вам не светят.

На миг оба лишились дара речи. Первым опомнился бородатый фальцетик:

– Чего?

– Деньги вам не светят, – улыбнулась я, словно говорила с малыми детьми, до которых не сразу доходит.

Падальщик рванул дубинку с пояса.

– Отдавайте сумку, и останетесь живы, – проговорила я неторопливо, но и достаточно быстро, чтобы он не успел меня ударить. – ЖОБ окружила банк. Если через пять минут я не выйду с сумкой, наши ворвутся и вас пристрелят.

Полицейские никак не могли понять, блефую я или нет. Несомненно, они в курсе, что бойцы ЖОБ в последнее время убили не одного еврея-коллаборациониста и, вероятно, перед уничтожением польских полицейских тоже не остановятся.

Прежде чем сомнения могли взять верх, я сказала свысока, словно и впрямь обладала властью над их жизнью и смертью:

– Лучше отдайте сумку по-хорошему.

Но падальщик вместо этого бросился к окнам и попытался что-то разглядеть сквозь доски. Разумеется, никого он на улице не увидел. Бойцов Сопротивления возле банка было столько же, сколько говорящих зайцев. Я просто сочиняла, как Ханна. С той только разницей, что на кону стояла моя жизнь.

– Никого не видать, – сказал падальщик фальцетику. Выйти на улицу он, однако, не решался: вдруг все, что я говорю, правда, и его пристрелят на месте.

– У вас пять минут, – твердо сказала я. – Самое позднее через пять минут выставите сумку на крыльцо.

Я направилась к выходу – лучше уйти, целых пять минут я точно не смогу держаться так самоуверенно. Но дать им меньше времени я побоялась: вдруг не успеют раскиснуть настолько, чтобы капитулировать.

Я уже взялась за ручку двери, когда падальщик цапнул меня за плечо:

– Ты останешься здесь!

Я обернулась. Только не дать слабину – они ни в коем случае не должны понять, что я вру.

– Ты хочешь, чтобы я осталась? – осведомилась я, глядя ему прямо в глаза.

– Будешь заложницей! – громыхнул он, и его вонючее дыхание ударило мне в нос.

– И цена, – добавил бородатый фальцетик, – за тебя и за пистолеты теперь четыреста тысяч злотых.

– Ну ладно, – отозвалась я, высвободила плечо из хватки падальщика и вернулась на середину помещения. – Стало быть, я ваша заложница.

Им явно не понравилась легкость, с которой я к этому отнеслась.

– А вы, – добавила я, – наши заложники.

Они оба неуверенно покосились на окна, но, само собой, ничего, кроме досок, не разглядели. Падальщик опять повернулся ко мне и, замахнувшись дубинкой, пригрозил:

– Если денег не будет, я тебе мозги в кашу раскатаю!

Раньше, когда я еще не была призраком, я бы испугалась: ведь Ханна и мама без меня долго не продержатся, да и самой жить хочется. Но теперь я призрак, а не живой человек и боюсь разве что за оружие. Пусть пистолеты старые, потрепанные, возможно, не без скрытых дефектов, но ничего лучше у нас все равно нет. С их помощью бойцы Сопротивления будут убивать немцев. Пять, или шесть, а может, несколько десятков. Каждая пуля вернет нам, евреям, частичку достоинства. Эти старые пистолеты гораздо ценнее моей жизни.

– Ну убьете вы меня, и что? Вас-то все равно прикончат. – Я продолжала блефовать.

Падальщик стукнул дубинкой по собственной ладони – это должно было выглядеть устрашающе, но лишь выдало его растущую панику. У фальцетика аж испарина на лбу выступила. Хотя я не обладала никакой властью над их жизнью, они опасались, что в моих силах ее у них отнять. А это давало мне уже реальную власть над ними. Впервые в жизни подобные свиньи всерьез меня боялись.

Чудесное ощущение!