28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

– Я спрятал ее и нанялся к Тёббенсу, чтобы мы не загнулись с голоду.

У меня на языке вертелся вопрос: не пытался ли он искать меня? Но тогда мне пришлось бы сознаться, что сама я его не искала.

– А ты что делала все это время? – спросил Даниэль.

– Я сразу после акции ушла в подполье.

– А что с Ханной?

Я не ответила.

– Ох… мне очень жаль, – искренне сказал он и хотел в утешение взять меня за руку. Я отдернула руку. Однако Даниэль успел заметить обручальное кольцо. – Ты что, замуж вышла? – спросил он. Его это явно задело, хотя он постарался не подать виду.

– Понарошку, – ответила я.

– Как можно выйти замуж понарошку?

– Это легенда для прикрытия.

– Выходит, вы теперь вместе. – Он указал на Амоса, в котором хоть и интуитивно, но безошибочно распознал моего мужа.

– Да, – ответила я. – Вместе.

Это Даниэлю не понравилось.

Мне тоже не понравилось, что ему это не понравилось. Он что, думал, что я буду любить его всю оставшуюся жизнь? Даже считая его погибшим?

Я снова разозлилась – не в последнюю очередь из-за того, что испытывала чувство вины: ведь я даже не пыталась его искать.

– Давай с нами, – сказала я. Мне не хотелось больше обсуждать нас с Амосом.

– Нет, – отрезал Даниэль.

– Почему?

– Я не верю в убийство.

– Что-что? Не веришь? А вот эсэсовцы верят, и еще как!

– Знаю.

– Мы сражаемся, чтобы вернуть нашему народу достоинство!

– Есть вещи поважнее достоинства.

– И что же это такое, скажи на милость?

– Жизнь.

На миг я замолкла, а потом проговорила растерянно:

– Но ты же сам рвался в этот поезд! А теперь вдруг твоя жизнь стала для тебя важнее всего?

– Не моя, – ответил он и прижал к себе малышку Ревекку. Так это из-за нее он не хочет сражаться? Как будто хоть кому-то удастся уцелеть! Но имею ли я право это говорить? В конце концов, она ребенок, и жестоко заявлять в ее присутствии, что все мы – в том числе она – умрем. С другой стороны, что толку лгать и щадить ее? Наверняка она и так все понимает. По крайней мере, интуитивно.

– Мы все умрем, – сказала я. – Но умереть можно по-разному.

– Пасть смертью храбрых? – Даниэль насмешливо ухмыльнулся.

– Можно и так выразиться, если тебе угодно.

– Да это вы сами так выражаетесь в своих листовках, – отозвался он. – Но нет никакой храбрости в том, чтобы убивать других людей.

– А в том, чтобы под развевающимся знаменем войти в вагон для скота? – гневно возразила я.

Даниэль тоже разозлился:

– Корчак остался с сиротами до конца! И это требует куда большего мужества, чем то, что делаете вы.

Тут я перегнула палку. Не надо было трогать старика. И возможно, возможно, Даниэль даже прав: пойти на смерть с теми, кого любишь, требует большего мужества, чем погибнуть с оружием в руках.

Хватило бы у меня храбрости умереть вместе с Ханной? Или я бы убежала, представься мне такая возможность?

– Я сделаю все, чтобы она выжила. Мы немцам не дадимся, – сказал Даниэль, покосившись на Ревекку. Та разглядывала свое сокровище, лежащее на раскрытой ладони: бело-голубой шарик для игры в марблс.

Из его приютской семьи она единственная выжила, она ему все равно что сестра. Потому-то он и не желает даже мысли допустить о том, что может потерять и ее. Это можно понять. Если бы Ханна была жива, я бы вела себя точно так же.

– С оружием в руках ты защитишь ее лучше, – уже спокойнее сказала я.

Даниэль покачал головой: оружие – это не в духе Корчака. Продолжать спор было бессмысленно. Я поднялась и направилась к товарищам. Они тем временем решили, что под покровом ночи отправятся на поиски съестного и попытаются установить связь с другими группами.

Рахиль велела мне:

– Проверь, все ли чисто снаружи.

Амос заявил:

– Лучше я схожу.

Еще не хватало! Я точно такой же боец, как он, а не принцесса, которую нужно оберегать.

– Нет, я сама! – твердо сказала я и, покинув бункер, поднялась по подвальной лестнице в подъезд. Здесь окна по большей части были целы. Сквозь одно из них я осторожно выглянула на ночную улицу. Чисто, немцев нет. Но, разумеется, всю улицу отсюда не видно. Придется выйти наружу.

На всякий случай я достала пистолет. Конечно, глупо рассчитывать, что я в одиночку одолею целый эсэсовский патруль, но в случае необходимости оружие поможет мне выиграть время и не угодить в плен. Ведь если меня увидят, бежать обратно в бункер нельзя, чтобы не привести солдат за собой. А если меня схватят, то под пытками я рано или поздно выдам товарищей. И гражданских. И Даниэля. И Амоса.

В случае опасности я сама застрелюсь.

Я осторожно выбралась на улицу. В воздухе висел запах гари. Неподалеку тлела груда обломков – все, что осталось от сгоревшего дома. И ни души кругом. Чтобы окончательно в этом убедиться, я дошла до перекрестка. Ни одного эсэсовца. Не слышно ни танков, ни машин. Я бросила взгляд на Мурановскую площадь. Флаги развевались на ветру. Гетто по-прежнему принадлежало нам.

62

Этой ночью мы узнали о потерях, которые понесли другие группы, но за едой подбадривали друг друга: мы продержались уже два дня, целых два дня давали отпор немцам – глядишь, и третий осилим.