28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

– Вы получите щедрое вознаграждение, – пообещала Рахиль и при этом даже не покривила душой. Хотя какое-то количество денег Сопротивления погибло в огне, у нас все еще оставалось более чем достаточно средств, чтобы подкупить польских пожарных.

– Я все сделаю, – пообещал пожарный. У него камень с души свалился, когда он понял, что мы не собираемся его убивать. Он поднялся на ноги и поспешил обратно на пожар.

– И что, мы доверим нашу судьбу этому трусу? – проговорил Амос. – А если он нас сдаст?

– А вот сейчас и посмотрим, что он будет делать, – отозвалась Рахиль.

Мы затаились в сгоревшем здании. Сами начеку, оружие наготове. Но немцы так не появились. Стало быть, пожарный нас не выдал.

– Денежек хочет, – усмехнулся Леон.

А я пыталась свыкнуться с непостижимой мыслью, что, возможно, еще выберусь из гетто живой.

68

Долгими часами сидя в бункере, где почти нечем было дышать из-за бушующих кругом пожаров, Амос расписывал, как мы вольемся в польский партизанский отряд, промышляющий в лесах, будем вместе с товарищами нападать на немецкие войска и таким образом готовить почву для наступления советской армии, которая, как мы надеялись, через год или пару лет дойдет до Польши.

Когда я высказала мысль, что польские «товарищи» не поддержали наше восстание и, вполне вероятно, будут не больно-то рады принять в свои ряды евреев, Амос ударился в совсем дикие фантазии. А мы, мол, организуем свои, еврейские партизанские отряды, которые будут наносить немцам удар за ударом, сея страх и панику в рядах СС. Эдакие мстители желтой звезды.

Он всей душой надеялся, что еще сумеет искупить свою вину.

Я даже не слушала толком, что он там сочиняет. Стоит только бросить взгляд по сторонам, думала я, и сразу ясно, что переправить всех этих людей в леса просто немыслимо. Их придется бросить на произвол судьбы, и они сгорят либо здесь, либо чуть позже в концлагерных печах. Снова, снова одно и то же – люди гибнут, и, хотя никакой моей вины в этом нет, не чувствовать ее я не могу.

О планируемом побеге гражданским знать не стоило, но Даниэлю я доверяла и сочла, что должна рассказать ему про нашу договоренность с пожарными.

– Ты все-таки хочешь выжить, – сказал он. Кажется, он был этому рад.

– Выжить, чтобы сражаться дальше, – уточнила я.

– И погибнуть на поле брани?

– Видимо, да.

– Но ведь ты можешь спрятаться и попытаться дотянуть до конца войны.

– Мое место рядом с товарищами.

– Рядом с мужем.

В голосе Даниэля прозвучала ревность.

– Рядом с Амосом, – согласилась я.

Этот ответ ему явно не понравился, но развивать тему он не стал, а вместо этого попросил:

– Возьми с собой Ревекку.

– Что? – изумилась я.

– Вывези отсюда Ревекку.

За себя он не просил.

– Нам самим места едва хватает… – пробормотала я.

– Она маленькая, ничье чужое место не займет.

– Ребенку в лесах трудно будет выжить.

– Спрячешь ее у крестьян.

Ошарашенная его бесцеремонностью, я посмотрела на вечно молчащую девочку. Та катала по полу свой шарик, играя в игру, правила которой знала только она сама.

– Я… я не понимаю, как ты себе это представляешь, – уклонилась от ответа я.

– Ты найдешь какой-нибудь выход.

В этом я вовсе не была уверена.

– Если захочешь, конечно…

Я молчала.

И тут Даниэль взорвался:

– Да тебе бы только убивать!

Пораженная его вспышкой, я не знала, что ответить.

– У тебя одно на уме – смерть, смерть, смерть!

Кипя от ярости, он отошел к Ревекке.

Но его слова еще долго отдавались у меня в ушах: «У тебя одно на уме – смерть, смерть, смерть…»

69

Вечером Мордехай отрядил группу для встречи с пожарными, чтобы обсудить подробности грядущего побега. Рыжик Бен занял место Амоса, а тому было дано поручение перебраться на другую сторону стены. Он должен был подкупить поляков – рабочих водоканала, чтобы те показали нам дорогу через канализацию. Тогда у нас будет альтернативный путь бегства на случай, если с пожарными машинами что-то пойдет не так.

Рыжик Бен до сих пор не оправился от того случая с мальчишкой. Опять стал заикаться, а по большей части вообще молчал. Толком не ел, почти ничего не пил и постоянно рвался в бой.

Только одно на уме. Смерть. Смерть. Смерть.

Амос подошел ко мне:

– Постарайся вернуться целой и невредимой.

– Спасибо, взаимно, – ответила я, и мы улыбнулись друг другу.

Он поцеловал меня в губы – впервые после гибели мальчишки.

Прощание получилось скомканным. Особенно если учесть, что прощались мы, вероятно, навсегда. Шансы Амоса пробраться на ту сторону и уцелеть были невысоки.

Я смотрела, как он поднимается из бункера наверх. И тут ко мне подошел Даниэль:

– Ты обдумала мою просьбу насчет Ревекки?

Да что тут обдумывать – ясно, что гражданских мы взять не сможем.

– У меня сейчас нет времени это обсуждать…

– Ты хочешь ее тут бросить, – констатировал Даниэль, и вид у него впервые сделался усталый. Такой же усталый, как под конец был у Корчака.

Я хотела в утешение потрепать его по щеке, но он отстранился. Он хотел не утешений – он хотел, чтобы я спасла девочку.