28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

На полу передо мной лежали двое немцев. Один был мертв, второй истекал кровью, зажимая рукой дыру в животе. Достать пистолет раненый был уже не в состоянии. Он очень страдал, и было бы милосерднее избавить его от мучений. Но эсэсовцы не сжалились над старухой, горевшей на куче рухляди. Я переступила через солдата – пусть последнюю милость ему окажут товарищи.

По лестнице я вскарабкалась на чердак и оттуда выбралась на крышу.

Сверху видно было, как к дому сбегаются немцы. До нас им оставалось еще метров двести.

Первым порывом было распластаться на крыше, но я решила сделать ставку на то, что в спешке немцы не станут задирать головы. И поковыляла так быстро, как только могла.

Когда немцы добежали до дома, я была уже в четырех крышах оттуда, на следующем перекрестке. Нужно было всего-то «повернуть за угол», чтобы очутиться на соседней улице и наконец оторваться от преследователей. К сожалению, угловые дома стояли не вплотную, между ними зияла прореха метра три. Со здоровой ногой я бы перепрыгнула. Но с травмированной лодыжкой – осилю ли?

Лучше уж разбиться, чем погибнуть от немецкой пули!

Я разбежалась. Больная лодыжка мешала набирать скорость. Я оттолкнулась…

…и еще в воздухе поняла, что не допрыгну.

Я не приземлилась на ноги, а ударилась о край крыши животом. От боли у меня перехватило дыхание, но верхней частью туловища я инстинктивно перекинулась на крышу, суча в воздухе ногами, не находившими никакой опоры на стене дома.

Из последних сил я подтянулась и плюхнулась на живот, хватая ртом воздух. Мне потребовалось немного времени, чтобы прийти в себя, и еще немного, чтобы подняться и, пригнувшись, помчаться по крышам дальше.

В паре домов отсюда мой взгляд упал на внутренний двор. Там лежала целая гора перьев. Наконец-то годное укрытие!

Через люк я спрыгнула на чердак и едва не вскрикнула от боли при приземлении. Но удержалась, до крови закусив губу.

Спустившись во двор, я закопалась в перья, и тут силы меня покинули – и физические, и душевные. Глаза закрылись. Оставаться настороже, все время прислушиваясь, не идут ли немцы, было уже выше моих сил.

70

Я проснулась от запаха курева. Во дворе кто-то был. Еще один польский пожарный, отошедший на перекур? Или немец, отдыхающий от погони? А может – повстанец, товарищ, друг? Последнее точно нет. Весь свой запас везения на сегодня я точно истратила.

Судя по свету, пробивающемуся сквозь перья, восход уже скоро. Значит, мне нужно либо срочно возвращаться на Милую, 18, либо весь день лежать под этими перьями. Без еды. Без воды. А если немцы решат и здесь все поджечь, что я буду делать?

Я прислушалась. Человек – кто бы это ни был, – похоже, здесь один. Решившись, я выпрыгнула из перьев с пистолетом в руке. Если я не обсчиталась, в магазине еще должны оставаться один-два патрона.

Передо мной стоял эсэсовец. Он вздрогнул и выронил сигарету.

И я тоже вздрогнула: этот человек был мне знаком.

Тот самый офицер, который спас меня от жиробаса в караулке. Тот самый немец, который говорил по-польски и еще не утратил человеческий облик.

Впервые в жизни я стояла вот так вот перед эсэсовцем, и он был целиком и полностью в моей власти. Такой случай нельзя упускать. Я должна понять!

– Зачем? – спросила я.

Он смешался:

– Зачем… что?

– Зачем вы все это делаете?

Он задумался.

– От ответа не зависит, останешься ты в живых или нет.

Я хотела, чтобы он отвечал честно, а не порол всякую чушь в надежде спасти свою шкуру.

Он кивнул в знак того, что понял:

– Ты хочешь знать, почему это делаю я? Или мое начальство?

– И ты, и они.

– Гиммлер и компания – все психи.

– А ты?

– А у меня такого оправдания, увы, нет. – Он горько усмехнулся.

– Это не ответ.

– Я хотел лучшей жизни для себя и своей семьи.

– От здешней бойни им как-то лучше живется?

– Не мели чушь! – вспылил он, кажется на миг забыв о том, что я держу его на мушке. Но потом вспомнил снова и продолжил сухо: – Для меня СС – это работа, зарплата…

– Значит, ты убиваешь ради денег, – перебила я.

– Я вовсе не собирался никого убивать. Когда все начиналось, я себе такого и представить не мог. Да и кто мог?..

– Ну да, Гитлер же никогда не говорил, что ненавидит евреев, – печально усмехнулась я.

На это он ничего не ответил. Сказал только:

– Моей семье приходится не лучше. На Гамбург сыплются бомбы, а я вернусь к жене и дочери домой моральной развалиной. Если к тому времени они вообще еще будут живы.

Отчасти я надеялась, что не будут.

– И если, – осторожно добавил эсэсовец, – ты оставишь меня в живых.

– Какой у меня резон это делать?

– Я спас тебя от Шапера. Видела бы ты девушек, которые попадали в его лапы до тебя…

– Их ты не спас.

– У меня не так уж много возможностей, я не могу спасать евреев сотнями.

– У человека всегда есть выбор.

– Ты так думаешь, потому что тебе нечего терять.

– Благодаря вам.

– Но я-то семью кормлю, мне есть что терять…

Чем дольше я его слушала, тем понятнее он мне становился как человек – и тем отвратительнее.

– Убьешь меня – лишишь семью отца и мужа.

– Заткни пасть! – рявкнула я, направляя пистолет ему в лоб.