28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Офицер замолк. Он старался сохранять внешнее спокойствие, но руки у него тряслись.

– Повернись! – приказала я.

Он подчинился. Теперь уже дрожь сотрясала все его тело.

Я с размаху стукнула его рукояткой пистолета по голове. Он рухнул наземь. На затылке выступила кровь, он не мог пошевелиться, но был в сознании и стонал. Я ударила еще раз. И еще. Пока наконец он не потерял сознание.

Я не стала его убивать. Не потому, что в караулке он спас меня от худшей участи. И не потому, что прониклась состраданием к нему или его семье. Я не стала убивать его лишь по одной простой причине: выстрел привлек бы внимание его товарищей.

71

Я вернулась на Милую, 18. От дома остались только горелые руины.

«Все погибли! Все погибли!» – вспыхнуло в голове, но я взяла себя в руки. Я уже твердо усвоила: пока не найдешь трупов или верных признаков того, что СС всех угнали на Умшлагплац, еще есть надежда.

В панике я стала искать среди груды обломков один из пяти входов, а когда наконец нашла лаз и проникла в убежище, то, к огромной своей радости, убедилась, что все его обитатели живы. Огонь не перекинулся на бункер, и немцы его не нашли!

Однако моя радость никак не вязалась с настроением, царившим в убежище. Там было жарко, как в печке, все разделись до белья, и только исхудавший Ашер еще находил в себе силы шутить:

– Всегда хотел иметь личную сауну!

Еще больше мои товарищи помрачнели, когда я поведала им о предательстве польского пожарного.

– Остается только надеяться, – вздохнул Мордехай, – что Амос отыщет путь через канализацию.

Рана на ноге Ави воспалилась, его лихорадило. Поглаживая свою рыжую бороду, он бросил:

– Другие пытались и в итоге захлебнулись в дерьме!

Это была чистая правда: еще никому из повстанцев не удавалось пробраться через водоотводящую сеть. Был даже случай, когда два человека погибли, потому что патруль услышал шаги и забросал открытый люк гранатами.

Мордехай постарался укрепить в соратниках веру в лучшее:

– Амос найдет рабочих, которые покажут нам дорогу.

– Если он еще жив, – простонал Ави.

– Не говори так! – рыкнула я.

И стала нервно крутить обручальное кольцо, которое вдруг обрело для меня такое же огромное значение, как для Ревекки – ее шарик.

Почему мы с Амосом не остались на польской стороне и не попытались перекантоваться там?..

Потому что наше место – рядом с товарищами.

– Прости, – сказал Ави. – Разумеется, Амос жив.

– Ничего, – отозвалась я и ушла в свою комнату, носившую название Освенцим. Там сняла штаны, рубашку и ботинки и осмотрела распухшую лодыжку. Приложить бы к ней что-нибудь холодное… но вода здесь слишком дорога. Я легла и попыталась не думать ни о боли, ни об Амосе. Хотела было наведаться к Ханне – но не успела ступить на остров Зеркальщика, как наверху послышались шаги.

В убежище все вмиг смолкло. Люди даже дышать боялись. Некоторые тихонько бормотали молитвы. Повстанцы схватились за оружие.

И тут раздался стук.

Развалины бурили тяжелыми инструментами. Неужели немцы знают, что мы здесь? Или ломятся наугад? На одну ужасную секунду я испугалась, что они схватили Амоса и пытали его до тех пор, пока он не выдал наше убежище. Тогда он будет виноват до конца жизни. С потолка сыпалась пыль.

Мы сидели в страхе, по-моему, целую вечность. Наконец долбежка прекратилась.

Обнаружен бункер или нет?

Все больше народу молилось – очень тихо, почти беззвучно.

Шаги стали удаляться.

Некоторые из гражданских, казалось, готовы были завопить от радости. Повстанцы тоже перевели дух, но сомнений уже не оставалось: наше время, считай, вышло. Боеприпасов у нас до смешного мало, съестного почти нет, а на развалинах уничтоженного гетто практически невозможно найти хоть какую-нибудь еду.

Даже Даниэль утратил мужество. Подобравшись ко мне, он сказал:

– Вы были правы.

– В чем?

– Все наши надежды выжить – пустая иллюзия.

Силы покинули его, и это было страшное зрелище.

Даниэль указал на Ревекку, которая вглядывалась в свой бело-синий шарик, будто в нем скрывался целый мир. Может быть, мир 888 бело-синих островов. Чудо, что эта девочка до сих пор жива.

Даниэль прошептал:

– Корчак смог бы убедить ее в том, что смерть – это переход в лучший мир…

Именно эту мысль он пытался посредством пьесы внушить своим воспитанникам в тот день, когда за ними пришли немцы.

– …но я не Корчак, – удрученно закончил Даниэль.

– Никто не Корчак, кроме Корчака, – утешила я его.

– Я всю свою жизнь хотел стать Корчаком. И кто я в итоге?

– Даниэль.

Он скорчил презрительную гримасу.

– А я – даже не ты, – добавила я.

Даниэль, похоже, не совсем понял, о чем я.

– Ты сделал гораздо больше, чем я, – пояснила я.

Он явно удивился.

– Ты подарил малышке почти год жизни. А мы со своим восстанием – только несколько жутких дней.

То, что она жива, – чудо, и это чудо – дело его рук.

Вместо ответа Даниэль поцеловал меня в щеку.

Стушевавшись, я не знала, как себя повести.

А Даниэль сказал:

– Не слушай Ави. Амос вернется.

И вот тут-то я запечатлела на его щеке ответный поцелуй.

* * *