Глава 11 Год в море
В годовщину его путешествия луна была полной и светила ярко. В этот день Хосе Сальвадор Альваренга стал первым известным человеком в истории, который провел целый год в маленькой лодке, дрейфующей в открытом океане. Альваренга мечтал об именинном пироге и тысячах традиционных мексиканских кексов-пиньят. Он представлял, какую вечеринку бы устроил, если бы находился в Сальвадоре вместе со своей семьей. Пока он дрейфовал, далеко в Коста-Асуль был преодолен еще один официальный рубеж. Теперь, по прошествии года, и Кордоба, и Альваренга могли быть официально объявлены «пропавшими и предположительно мертвыми».
В местной церкви Коста-Асуль прошли две скромные заупокойные службы. Около бунгало отважного сальвадорца Дона Рейна, главный повар ресторана для рыбаков и поверенная Альваренги, обновила алтарь, устроенный в его честь: поставила новый стакан воды, зажгла поминальные свечи и положила свежие цветы. «Свечи никогда не догорали до конца, — говорила она. — Если бы Чанча умер, они бы сгорали, как свечи Иезикиля Кордобы. А от свечей для Чанчи всегда оставались восковые пеньки. И это так радовало меня».
Друзья Альваренги торжественно поставили две бутылки зернового виски на его порог и все же отказывались признать, что их товарищ погиб. Его простая маленькая хижина так и пустовала. Ее не стали отдавать другому рыбаку или кому бы то ни было еще. «Я всегда искал его, когда отправлялся на лов, — говорит Вулфман, который два года назад сам натаскивал Альваренгу в ловле акул. — Мы не нашли ни лодки, ни буйков, ни бензина — ничего. Я полагал, что это хороший знак, говорящий о том, что он где-то там. Что он жив».
По рыбацкому кодексу, семьи Кордобы и Альваренги могли теперь объявить своих родных мертвыми и получить причитающееся им страховое пособие. После похорон мать Кордобы Анна Роза затребовала у Уилли и Мино 20 000 мексиканских песо (1800 долларов США) — текущую ставку за пропавшего рыбака. «Они проклинали меня за смерть парня и продолжали просить деньги, — говорит Мино, который выплачивал наличные, но никогда не верил, что его самый прилежный работник, несгибаемый Чанча, погиб в море. — Чанча говорил со мной во сне. Он являлся мне три раза. Я никому не рассказывал об этом, но он говорил со мной, а когда я просыпался, у меня было чувство, что он жив».
Не имея возможности связаться с семьей Альваренги, Мино не знал, куда послать страховое пособие. Впрочем, до отца Альваренги дошла новость о предположительной кончине его сына. По сарафанному радио от прибрежных рыбаков до него донесся слух из Мексики, лежащей за несколько сотен миль от побережья Сальвадора. Так Рикардо Ореллано, работавший на небольшом мукомольном заводе, узнал об исчезновении своего сына. Эту боль от потери он предпочел пережить в одиночестве.
Опасаясь, что новость может убить его жену Марию, страдавшую диабетом, Ореллано не стал говорить ей, что их сын пропал в море и предположительно был мертв. Его внучка Фатима, к тому времени третьеклассница, уже имела сомнения в том, что ее отец жив. «Мать сказала мне, что мой отец умер. Его якобы съела акула, — говорит Фатима, вспоминая разговор, произошедший за несколько лет до того, как ее отец действительно пропал в море. — Я ей не верила. Мне иногда снилось, что он приезжает, и тогда я вставала и выходила из дома. Я видела тень, но стоило мне погнаться за ней, как она исчезала за углом».
Сам же Альваренга непрестанно мечтал о возвращении домой, в родной Сальвадор, для воссоединения с семьей. «Я представлял, как приеду в родной город и друзья скажут мне: “Привет, Сальвадор! Как дела?” Или же: “О, да ты вернулся!” Я бы тогда заплакал и сказал им: “Да я в порядке. Я в полном порядке. Только принесите мне побольше еды! Принесите мяса, хлеба и всего побольше!” Такие мысли позволяли мне расслабиться, они успокаивали меня, потому что в мечтах я был с родственниками, лежал в гамаке. Мой отец тоже был там, и я говорил: “Привет, пап! Моя лодка уплывает”. А он отвечал: “Забудь о лодке. Главное — ты спасен. Все остальное пусть катится к чертовой матери”».