5/4 накануне тишины

— …Да как же такое забудешь? Господь с вами, — даже отстранилась Ксенья Петровна. — И он, Саша, забудет ли, что родила его — школьная уборщица из ссыльных, обесчещенная директором школы? Он же с ней — в принудительном порядке жил, выдвиженец из пролетариата. Пожизненный Челкаш деклассированный. Закончивший какой-то там ликбез. С беззащитной уборщицей голубых дворянских кровей — тайно жил! Так, что она ещё потом и девочку от него родила! И что, забудет Саша, как эта, уже — полупомешанная уборщица, в припадке отчаянья их, детей своих, связала, засунула в мешок да и повезла ночью, зимой, на санках,

топить в проруби?!.

— Нет, всё-таки здесь пахнет, — шептал Цахилганов. — Прямо разит. Не пойму только, чем…

— …Ну, их же спасли, детей! — похлопывала по скатерти мать Цахилганова, словно утрамбовывала прошлое без устали,

— как — утрамбовывают — тайные — захоронения — чтобы — их — не — разграбили — не — нашли — никогда —

заглаживая, приминая.

— В хороший детский дом их сдали! — выпевала она благостно. — А истеричку эту субтильную, дворяночку-уборщицу, в больницу уложили… И потом, ведь у Юрия Сергеевича хватило мужества усыновить Сашу — результат своего, так сказать, порока взять в дом! Уметь надо ценить хорошее в людях.

— Мне это, вообще-то, как слону дробина, — сонно пробормотал Сашка и закрыл глаза, откинувшись к стене.

А Ксенья Петровна надменно фыркнула:

— Уж конечно, подвиг! Усыновить мальчика, хорошенько уверив всех, что он — не его, а чужой… Да, именно — Сашу, — строго подтверждала она. — Который учился на пятёрки. А не девочку чокнутую… Девочку, как бракованый уже результат своего прелюбодеянья, он оставил государству, на память. Царство ей небесное, девочке ублюдочной. Как и дворяночке полупомешенной. Всех их степь приняла… Всех, не нужных стране Советов, революцией покалеченных, Караган упокоил! В чёрной, угольной земле своей…

340

Выдыхаемый с двух сторон,

табачный дым качался, как вода —

сизая, ленивая…

— Вы строги, вы… беспощадны к людям! — вскочила Анна Николаевна. — И, если говорить про директора школы, про Юрия Сергеевича, то при бесплодной жене это вовсе даже не мудрено — загулять. Не мудрено. Имейте сочувствие, в конце-то концов.

— Да что вы всё о Саше, Анна Николаевна? Вы и насчёт своего Андрюши ненаглядного признайте это: да, мол, и мой сын — ублюдок.

Сашка ткнул пальцем в Цахилганова, состроил рожу — безвольно расслабил челюсть, раскрыл рот и, закатив глаза под лоб, затрясся. Но Цахилганов не замахнулся больше, он весь превратился в слух…

— Ну, это уж ни в какие ворота, — снова вскочила едва успевшая присесть Анна Николаевна Цахингалова. — Знаете, ваш талант хирурга-полостника всеми признан и бесспорен, но…

— Что — но? Что — но?! — с удовольствием принялась кричать Ксенья Петровна, поигрывая своим глубоким цыганским альтом. — Батюшка-то ваш был — иконописец!.. А дочь его крещёная, в строгости и в почтении к святыням воспитанная, за кого вышла? Да за чекиста — за атеиста оголтелого. Чекиста, видите ли, себе нашла — и за его спиной укрылась от житейских невзгод!.. Разве одинокий папа ваш, в бродяжку превратившийся, ему, чекисту, по нраву бы пришёлся?.. Если материнская линия, ваша то есть, к Богу шла, то отцовская — церкви взрывала. И какой же душевный строй должен был унаследовать ваш бедный мальчик, Андрюша Цахилганов? Какой?! Скажите!.. Им ведь, нашим ублюдкам, всю жизнь не избыть врождённого своего двоякодушия…

— Всё же запах откуда-то. Запах противный, — морщился, томился, вздыхал Цахилганов. — Сапогами, что ли, начищенными воняет? Ваксой. Казармой. Казармой…

341

Тут Анна Николаевна взяла себя в руки совершенно и потушила папиросу, осердившись не на шутку.