5/4 накануне тишины

— Сколько вы под землёй-то успели пробыть? Месяца три, четыре всего? Там, где изыскания по геодезии, по ноо-сфере и по биохимии в единую программу сбивались?.. Кто-нибудь вышел потом из них на поверхность, из этих учёных? Одна вы, Ксенья Петровна, чудом выскочили… Спаситель он ваш, Миша!

А не ублюдок…

И никакой он не хам…

346

Ксенья Петровна молчала, сильно выпрямившись,

она была похожа на деревянную.

— А как получилось, что потом о вас «не вспомнили»? — продолжала Анна Николаевна. — Даже когда вы на воле, в хирургии, работать стали — благодаря кому вас не убрали? Не уничтожили? А ведь должны были, так?.. Полковник Цахилганов вам плох теперь, неблагодарная. Я одна, оказывается, за его спиной от беды пряталась, а вы — не за его спиной уцелели… Срамит она ещё всех. Всю нашу семью! Храбрая какая…

Кажется, Анна Николаевна победила полностью.

Однако теперь смеялась Ксенья Петровна —

дробно, сухо, мелко.

— Ах, меня, оказывается, всё это время только и делали, что спасали! И остаётся мне теперь до гробовой доски трепетать от страха — и благодарить. Трепетать — и благодарить. Что не до конца убили!.. А не кажется ли вам, что чувство страха у людей можно отбить напрочь, как отбивают в бесчестной драке человеку — почки, или селезёнку, или печёнку, или другой жизненно важный орган?.. И чувство благодарности — тоже может быть отбито! Потому что дать подохнуть человеку при такой жизни — большее благо, чем…

— А я знаю, чем воняет! — проговорил вдруг в полный голос, не таясь, Сашка Самохвалов.

И громогласно пояснил, вставая с лавки:

— У Мишки на темени стригущий лишай обнаружился! С пятак! Он его мазью Вишневского намазал! С утра! Густо!

…Это — дёгтем — от — Мишки — за — версту — несёт — вот — чем — разит!

347

В ту минуту студент Барыбин сначала наклонился,

едва не упав вниз лицом,

потом подался с лавки вперёд — в комнату.

Женщины за столом вскочили — от Сашкиного голоса, от резкого деревянного стука бусин, заходивших ходуном, от внезапного появления Мишки, взмахнувшего обеими руками.

— Я… не хочу!.. В этом мире нельзя — жить! — кричал Барыбин на пороге, путаясь в дёргающемся,

стучащем, будто разноцветный град,

качающемсязанавесе.

— Живите в вашем мире — сами! — дёргался он, запутываясь всё больше и туже.

— Не… могу! — висячие бусины взвихрились и застучали сильней.

Наконец он рванул точечные путы —

и выбежал из квартиры,

прочь…

Частый, дробный стук весело раскатывался по всему полу. И Цахилганов с Сашкой почему-то принялись гоняться за этими скачущими точками,

норовя собрать их,

настигнуть, поймать,

сгрести в одну прилежную кучку,

— некоторые — лопались — и — давились — у — них — под — ботинками — с — сухим — хрустом —

но тут Ксенья Петровна выговорила тонким, больным, детским голосом:

— Миша! Там! Он… Миша!.. — и уцепилась за скатерть, чтобы не упасть.

Ткань потянулась за нею. Ударилась об пол

тяжёлая пепельница –

с прикушенными,

подкровавленными беломоринами.

И только теперь Сашка кинулся вслед за Барыбиным.

348

Когда Цахилганов очутился на лестничной площадке, Самохвалов уже оттаскивал Барыбина от раскрытого распределительного щитка с оголёнными проводами. Лицо Барыбина было серым,

как потолок подъезда,

и таким же бессмысленным.

Мишка поводил обесцвеченным взглядом по сторонам, пытался заправить выбившуюся рубаху, но она только сильнее выбивалась из брюк и висела неровно почти до колен.

— …Аккумулятор, тоже мне! — злобно кричал Сашка и бил его кулаком в плечо, как заведённый. — Нашёл себе источник питания, псих! Припасть решил! К энергосистеме страны!.. Дурак, самоубийца, неврастеник! Сволочь…

Но Барыбин уже обмяк. Однако не плакал. Он моргал мучнистыми короткими ресницами

и норовил отвернуться к стенке.

Матери, приоткрыв дверь, посмотрели на них — и защемили дверью торопливые свои слова –

разберутся — сами — пусть — лучше — без…

— Ну? Как жить-то теперь будем? А, Санёк? — словно невзначай спросил Цахилганов. 

Устало присев на подоконник, он толкнул створку окна:

— Да, дела,

— весь — мир — бардак — все — люди — гады — земля — на — метр — проститутка…

349

Со двора ворвался радостный птичий щебет и шлёпанье резиновой скакалки по асфальту. Вместе с Сашкой Цахилганов бездумно глядел вниз. Там лакала из лужи пегая собака. В стороне шагала ворона вдоль поваленного бурей и не зазеленевшего, незацветшего дерева. А на скамье, под весенним солнцем, лежал —

укороченно, уродливо, обрубленно —

одутловатый парень-шахтёр из соседнего подъезда.

Обычно его вытаскивал на себе, словно тяжёлый мешок, пожилой отец при хорошей погоде и оставлял здесь надолго, до заката. Парень молчал безучастно изо дня в день и ленился отвечать на вопросы,

но теперь матерился в Солнце,

грязно, навзрыд.