— …Ну, посудите сами, какими они у нас, после этого всего, должны были вырасти, наши дети? — подытожила Ксенья Петровна Барыбина. — Что же вы удивляетесь тому, что творили они с девицами непотребное? Все трое?.. Вот и получились наши сыновья ни на что другое не годными, как только дёргаться под туземную музыку в своих дурацких штанах да девок преступным образом бесчестить… Три беспородных чучела — без чести, без совести, с развинченными душами… Выворачивают низменные инстинкты наружу как доказательство своей внутренней свободы и раскрепощённости. Порода — сбита — дорогая — моя! Порода!.. По всей стране! Сбита! И что за будущее ждёт такую страну, вы все даже не догадываетесь. Где разорваны скрепы социальные — скрепы общества, там разорваны и скрепы национальные… Эта раздробленность ещё аукнется, и окажется, что государству держаться не на чем. Ой, какой же катастрофой эта сыпучая дроблёнка обернётся… Помяните вы мои слова тогда,
Тут Ксенья Петровна приподнялась и торжествующе прокричала, указывая в пол:
— Вот, возросло оно на изуродованной кирками земле! Сорное потомство наше! Везде оно, такое, по всей послереволюцьонной стране возросло, грязное, грязное поколенье! Да будут они прокляты все, устроившие этот земной рай с вышками и колючей проволокой. Все до единого! Да провалится он поскорее, дом, выстроенный ими на песке! Коли уж всё равно не стоять ему…
Кажется, Анне Николаевне мучительно хотелось ударить сейчас Ксенью Петровну
по всем медицинским правилам.
Или в лицо ей плеснуть водою.
Или себе — в лицо…
Водой…
— …Плохо и дерзко это всё вы говорите! — Анна Николаевна возмутилась наконец после замешательства. — Их же спасать надо!.. Мальчики ошиблись, но они пострадать могут! Вы, мать, подумайте только: им тюремный срок грозит. За групповое изнасилование!.. Но я уже поняла: это вас не волнует… Хотя именно вы из перитонита вытащили жену декана, предпринимать вы ничего не собираетесь… Ну, опомнитесь! Обещайте хотя бы встретитья с ней! Если не с деканом…
— Так им и надо, — зябла Ксенья Петровна, растирала плечи и морщилась. — Пёсьи повадки… Так им и надо.
— Что ж. Не хотите? Тогда… и я ведь, Ксенья Петровна, не могу вам обещать, что буду хранить от мужа наш разговор в тайне. Что это за странности такие: порода — не порода! Фашизмом ваши рассуждения попахивают или расизмом, я, конечно, не понимаю. Но так нельзя. Это вам — не царский ваш любимый режим… Что-то рано вы опять расхрабрились, Ксенья Петровна Барыбина! Оттепели — они приходят и уходят. И я ваших речей и убеждений, даже при нынешнем послаблении, не разделяю. Вот так-то.
— …Да вы, никак, пугаете меня, Анна Николаевна? — почти с изумленьем произнесла Ксенья Петровна. — Пугаете?… Неужто вы думаете, милая, что после всего, выпавшего на мою долю, я ещё должна таких, как ваш муж, бояться?!. Посмотрите-ка на меня получше — похожа я на человека, который сохранил способность хоть чего-то ещё в этой жизни опасаться?!.
— Это вам-то — нечего бояться? Вам?!. — Анна Николаевна вдруг красиво подбоченилась и рассмеялась.
— Представьте себе… — огрызалась Ксенья Петровна. — Сегодня я потеряла последнее — надежду на то, что сын мой — полухам. Хотя бы — полухам…
— А где они все, те учёные, с которыми вы вместе в подземке работали? А?.. — кричала теперь уже мать Цахилганова. — На ниточке ваша судьба всё время висит, Ксенья Петровна, не должны вы в живых числиться. Да если бы у вас живот не образовался, не выйти бы вам из подземки на белый свет!.. А вы, вы очень удачно успели забеременеть, как раз перед тем, как медики в зоне наверху, потребовались.
Теперь Анна Николаевна задавала вопросы Барыбиной, угрюмо молчащей: