50/50. Опыт словаря нового мышления

Какое же место следует здесь уделить вопросу о преемственной связи с «модернистами-волюнтаристами» старого российского строя, такими, как Петр I, то есть тезису о преемственности? Наличие такого сходства бесспорно, и оно узаконивает идею о некоей преемственности русской политической культуры, как об этом пишет Роберт Такер. Политика Сталина, как и политика Петра I, насквозь пронизана насилием над личностью: преемственность проявлялась в выборе средств - крепостничество старого строя можно сравнить с закрепощением советского крестьянства после крутого перелома, во введении внутренних паспортов, ограничивающих свободу передвижения, в примате государства и его экономической роли, в недоверии по отношению к внешнему миру и т. д… Отвлекаясь от этих общих черт или средств, можно говорить о разрыве преемственности, если вспомнить перелом, происшедший внутри царского режима в середине XIX века, и его последствия. Планы модернизации, принятые при Александре II, привели к серьезным социальным и правовым реформам, способствовали развитию социальных групп предпринимателей, интеллигентов, крестьянской и рабочей элиты, которые в конечном счете проложили путь инициативе и социальной эмансипации и привели к великим демократическим революционным сдвигам в 1905 году и в феврале 1917 года.

Напротив, сталинизм хотя и модернизировал страну (если свести понятие модернизации к индустриализации и росту могущества), одновременно двинул ее назад по сравнению с последним периодом царского строя или 20-ми годами, если говорить о политических и социальных свободах, а также об установлении реальной законности. Сталинизм, наиболее очевидной чертой которого является всеохватывающий и систематический террор, может быть также определен как план радикального преобразования общества, исключающий освобождение человека как конечную цель, направленный, напротив, на его социальное порабощение. Если зачатки такого плана проявляются в отдельные периоды развития русской политической культуры, что связано более всего с личными качествами некоторых тиранов, его конечную форму следует искать главным образом в ленинском варианте марксизма. С русской политической традицией, уходящей во времена Ивана Грозного, связана особая роль государства и бюрократии в управлении обществом. И как дополнительный момент - особая роль полиции.

Однако в этом плане - в вопросе о всемогуществе государства - надо принимать во внимание постоянное ослабление роли государства и его бюрократии на протяжении XIX и в начале XX века при росте влияния интеллигенции и новой элиты, порожденной проектами реформ. В 1920 году, после провала курса на мировую революцию, Ленин осознал необходимость создания сплоченного и прочного государства (отсюда и восстановление территориальных границ бывшей империи, проведенное при его жизни) и признал особые интересы Советского государства, о чем свидетельствует позиция Ленина по отношению к Коминтерну в 1921 году. Значительно дальше пошел Сталин, придав небывалое значение государству. Отныне оно охватывает и интегрирует все виды человеческой деятельности, восстанавливает в течение ряда лет основные признаки своей законности: особый суверенитет, территорию, место в истории. В сталинизме, этом радикальном варианте ленинизма, просматриваются, наконец, три элемента, связанные с личностью Сталина и дающие обрисовку контуров этого явления. Особый интерес Сталина к государству, в котором Ленин видел лишь рамки плана модернизации общества, а Сталин средство осуществления этого плана, приводит в конечном счете к тому, что государство превращается для него в самоцель, а модернизация служит лишь для наращивания мощи и оправдания его непреходящего существования.

Ориентация на построение социализма в одной стране (появившаяся в работах Ленина с 1920 года) прямо связана со сталинским этатизмом.