50/50. Опыт словаря нового мышления

А всемирно-историческая ипостась этого кентавра? В ее дальних истоках - превращение Руси в Россию, мозаики отдельных полугосударств в державу и суперэтнос, охватывающий гигантский Евразийский материк (и своим появлением определивший подвижную политическую и смысловую границу понятия «Запад»). С точки зрения эволюции «отдельно взятой» Руси это непосредственное вхождение ее в Мир - случайность, имя которой - монгольское нашествие с его переданным в наследство Москве пространством экспансии. Случайность с возрастающей (crescendo!) самодетерминацией. Результат со временем расщепляется - на империю, условием существования которой является, с одной стороны, сведение к общему знаменателю сугубо различных цивилизаций; с другой же стороны, неподвижность этой внеполитической субстанции не исключает, а предполагает одомашнивание новоевропейского прогресса в самодержавный модернизм, плоды коего - превращение безликой бюрократии в надсмотрщика над повседневностью (le quotidien Ф. Броделя), и беспрецедентное рабство развития, достигающее высшей точки к концу XVIII века и не уходящее полностью «никогда». Этому детищу мирового процесса противостоит внутри России, в качестве ее собственного отрицания, антиимперия Слова, притязающая на духовное лидерство и буквальное воплощение в тех же пределах. С равным правом мы можем назвать эту перевернутую внеполитическую субстанцию интеллигенцией (в специально русском смысле) - и революцией, которая уже в мыслительном первоимпульсе предстает как власть над историей и душами, собою творящая европеизацию без гильотины и освобождение от рабства без «бунта бессмысленного и беспощадного». Непомерность этого призвания рождает памятные взлеты и падения духа и действия: сквозь XIX век к веку XX . В данном контексте народ - главный предмет борьбы двух внеполитических субстанций, каждая из которых по-своему добивается «единства народа», состязаясь в средствах внесения этого единства сверху вниз. В 1917 году движению идей удается победить империю, овладев ее державным и человеческим пространством. Две проекции слились - на время! - воедино. Дух мировой революции, который нес в себе большевизм, совпал с жаждой миллионов крестьян завершить вековой спор с дворянской (и сросшейся с ней буржуазной) Россией - завершить его уничтожением всех былых средостений и прежде всего крепостнических перегородок на земле. Эту сдвоенную победу сегодня мы вправе назвать и великой, и пирровой.

Великая еще вчера не нуждалась, как будто бы, в доказательствах. Сегодня она под сомнением. Но приходит ли сомневающимся в голову, что пренебрегая масштабом совершившегося, они лишают себя возможности распознать родословную того, что мы окрестили сталинизмом?! Нет спору, Октябрьская революция вполне могла бы произойти и без персонажа по имени Сталин. Тем более это относится к нэпу. Сталин, как роковая неустранимая фигура, возникает после. Но в качестве кого - низвергателя или наследника? Либо в хорошо известной Западу, да и всем Миром «освоенной», роли палача-душеприказчика? Аналогии наводят на вопрос, но не содержат сами по себе ответа. Трудность в том, что отечественный Термидор непохож на своего классического предтечу: Францию тех двух десятилетий, которые, начавшись свержением Робеспьера, окончились наполеоновским Ватерлоо. Русская же революция, так и не став всесветной, осталась вместе с тем и непобежденной извне. Что это - очевидный плюс или тайный минус? Кажется странным относить к преимуществам исторического пути реставрации и «повторные» революции. А между тем прерывы процесса, откладывающие в запас время, имели (в эпоху становления буржуазной Европы) свой резон - по сравнению с финалистской безудержностью нашей революции и особенно рожденным ею способом удерживать свою институциональную форму. Да и мнимость «физической» непрерывности - не просто плод самообмана, закрепленного догмой и истреблением не так думающих. Догма и подготовила истребление, чтобы в свою очередь быть истребленной - в лице своих первоначальных носителей.