50/50. Опыт словаря нового мышления

Рубеж перехода от частичного и стихийного освобождения к осознанно всеобщему - события 1953 - 1956 гг. Смерть Сталина, уничтожение Берии, XX съезд КПСС, выход на свободу оставшихся в живых «врагов народа» и первые прорывы свободного слова (наиболее концентрированным выражением которого явился «Новый мир», редактируемый Твардовским), разнородное эхо этих и последующих событий и процессов как внутри «социалистического лагеря», так и за его пределами вызвали одновременно и раскрепощающий сдвиг, и смятение в умах, выдвигая на первый план потребность в конструктивном преобразующем продолжении. Чтобы удовлетворить ее, требовалось не только время. Самому продолжению еще предстояло найти свой замысел и форму, свое речевое сознание и речевое поведение, освобождаемые от стереотипов и шлаков целой эпохи, от слов-обрубков, теснящих мысль. Оборачиваясь назад, мы замечаем, что продолжение, оставаясь только продолжением, принимает все более сомнительный, иллюзорный характер. В фигуре Никиты Хрущева пересеклись пафос анти-Сталина с отсутствием идейного задела и политической почвы для не-Сталина. Индивидуальный момент играл немаловажную роль и в том, и в другом отношении. Каковы бы ни были первоначальные намерения Хрущева, начиная от самозащиты и кончая стремлением возвыситься, его мужество явилось первоимпульсом выхода за пределы предначертанного «раз и навсегда». Что имело большее значение - сокрушение монументов Сталина, полупризнание его преступлений или самый факт рассекречивания системы, для которой механизм тайны не менее фундаментален, чем механизм страха? Второе по крайней мере было необратимее. Хрущев затронул и другие краеугольные камни системы - другие, но не все. Он приоткрыл двери в Мир, в большей мере для себя самого, но и это было ново. Он получил в наследство от Сталина сверхдержаву в тот критический момент, когда она первой обрела водородную бомбу и первой вышла в космос. Кончался - в перспективе - «американский век», а мирное сосуществование из фразы и прикрытия получило шанс стать, мировой политикой, как и исходным пунктом обновления международного коммунизма - с попыткой его прийти к единству в рамках разнообразия: единству, выходящему за пределы тактики и требующему пересмотра принципов. И хотя Хрущев в разгаре первых кремлевских схваток был в числе тех, кто предъявил Г. Маленкову, признавшему вслух, что Отныне не может быть победы оружием, обвинение в отступничестве, сам он, оттеснив Молотова и других вельмож старого закала, сделал ряд шагов к разрядке, в числе самых существенных из которых - «сахаровский» договор о прекращении ядерных испытаний в трех средах. Жесткая доктрина двух взаимоисключающих миров стала смягчаться, тем более что в планетарную жизнь вошел «третий мир»; его первоначальная харизма лидеров-романтиков была сродни Хрущеву, он шел ей навстречу, совершая, однако, и продиктованные реализмом попятные маневры (среди них - отказ от обещания, данного Китаю Мао, поделиться тайной атомной бомбы).

Однако объединить воедино новации с догмой Хрущев не мог, и не только потому, что не обладал ни малейшими данными для теоретизирования. Действительное продвижение вперед требовало (хотя бы в прогнозе!) саморазоружения с одновременным отказом от идеи вселенского торжества единственной, «высшей» общественной системы. Было бы наивно требовать от прямого преемника Сталина столь радикального разрыва с традицией. Однако без этого мировая политика Хрущева, во всех ее аспектах, должна была натолкнуться на препоны, ею же создаваемые. Развязкою явился карибский кризис. На счастье Хрущева, его противником-партнером был тогда Джон Кеннеди, не поддавшийся искушению использовать ситуацию для «оправданной» военной акции. Опаснейшее из столкновений сверхдержав окончилось триумфом двух лидеров, если не единым, то взаимным, впрочем, как и их финал, разный лишь по форме.