50/50. Опыт словаря нового мышления

Эта навязчивая мысль о гибели, страх перед разрывом с прошлым проявляются во Франции особенно резко по целому ряду причин. Двадцать пять лет быстрого экономического роста, который примерно с 1950 года втянул в свое движение все общество, пришлись как удар кнута по стране, которая долгое время пребывала в состоянии социальной стабильности, опиравшейся на многочисленное крестьянство, и позднее других стран осуществила промышленную революцию. Эти факторы сделали разрыв с прошлым, как и быстрое исчезновение огромного капитала истории и традиций, еще более болезненным и опасным. Крушение, которое могло превратить нас в безутешных сирот прошлого, совпало к тому же с глубокими политическими преобразованиями общества со времени Пятой республики и резким изменением места и роли Франции в послевоенном мире в связи с окончанием колониальной эпохи. Из великой державы, какою всегда была Франция, она стала средней державой, и это превращение вместе с укреплением республиканской демократии значительно способствовало перестройке ее сознания и ее ретроспективного взгляда на свою великую историю. Таким образом, изменилась не только память общества - да еще в такой степени, что последние 20 лет нашей истории выступают как молчаливый эквивалент второй Французской революции, - но и память самой нации.

Само собой понятно, что все, называемое здесь памятью, то есть сохранение прошлого в настоящем, находит свое непосредственное выражение в понятиях истории. Не только всякого рода меньшинства - этнические, социальные, религиозные, региональные, - не только угнетенные слои и пасынки официальной истории стремятся вернуть себе свое прошлое и восстановить свою историю путем сбора и изучения оставленных ими в прошлом следов. Не только семьи, ассоциации, предприятия и учреждения обнаруживают вдруг, вместе с новейшим генеалогическим культом, потребность писать или организовать написание своих мемуаров или, другими словами, потребность воссоздать свою историю. Но также и прежде всего официальные власти и правительственные учреждения, которые проявляют небывалую заботу и выделяют обильные кредиты для спасения национального достояния, то есть для таких учреждений, как архивы, музеи, библиотеки, являющиеся основными инструментами исторической памяти.

Вывод: как бы ни были велики различия и противоречия между памятью и историей, между ними нет и не может быть абсолютного разрыва. История является критическим углублением памяти, а память отнюдь не отрицает историю. Пусть одна поправляет другую, пусть изгоняет из нее какую-то часть иллюзий и фальши, переписывает прозой ее поэзию, они обе говорят тем не менее на одном языке. Не так обстоят дела в Советском Союзе, где скорее вне истории и даже в форме протеста против ее фальшивых истин укрылись в поэзии, литературе, в романах и фильмах выражение памяти и острая нужда в подлинной истории. А когда же она придет, подлинная история?

Юрий Афанасьев

Память не только один из элементов, но и едва ли не ведущее начало общественного сознания, которое в глубинных, сущностных его основаниях не может не быть историческим. Сознание же историческое, будучи феноменом достаточно сложным, не сводится к знаниям о прошлом, поставляемым историей как наукой, хотя без них оно, разумеется, беспредметно и невозможно. Историческая наука развивается под воздействием морального исторического сознания, выражает его и сама на него сильнейшим образом воздействует. Она одновременно его результат и одна из причин.

Память - история - сознание. Одно с другим связано, одно обусловливает другое, между причиной и следствием нет четких границ. Попробуй тут разберись что к чему. Словом, все как в жизни.

Основные слагаемые исторического сознания - свод накопленных наукой знаний, научные теории и стихийно возникающие представления, всевозможные символы, обычаи и другие явления духовной сферы, в которых общество воспроизводит, осознает, то есть запоминает свое прошлое.

Можно сказать и так, в каждую социально-культурную эпоху историческое сознание зиждется на некоторых представлениях о фактах, об относительных ценностях и смысле прошлого как такового, или, говоря словами сторонников доктринальной приверженности, на своего рода целостной концепции Истории.