50/50. Опыт словаря нового мышления

Место каждой культуры на духовной карте человечества определяется во многом положением личности и пониманием прав человека. Несомненно, эти два изменения - не тождественны. Разные культуры акцентируют различные права, интерпретация прав человека может носить и антиличностный, внеиндивидуальный характер. Более двух веков длится уже глубокая полемика ценностей: что первично - Свобода, порождающая неравенство, или Равенство, ограничивающее свободу во имя справедливости. Этот диспут Истории с самой собой не имеет сколь-либо однозначного и окончательного итога, каждое время и каждая цивилизация по-своему отвечают на этот вопрос. В полемике левых и правых, Запада и Востока, Севера и Юга правда сильных всегда будет ориентирована на Свободу, а правда «униженных и оскорбленных», «проклятьем заклейменных» всей Земли - на Справедливость, Равенство. И хотя Вольтер утверждал, что Справедливость - это Равенство равных и неравенство неравных, «те, кто внизу», никогда не признают подобной справедливости.

Этот глубочайший конфликт духовной истории человечества отразился в так называемых трех поколениях прав человека - индивидуальных свободах личности, социально-экономических правах и, наконец, в правах на жизнь и на нормальную среду обитания. И если первые два поколения являлись идеологически погруженными символами политического противостояния блоков партий и государств, то третье признается всеми, интегрирует ценности разных идеологий.

Сегодня, на исходе века, становится очевидно, что ни одна из ценностных ориентации прав человека сама по себе не в состоянии обеспечить достойное существование человечеству. Все права оказались связанными друг с другом, так же как и нации, культуры, цивилизации на этой Земле.

В то же время каждая культура несет в себе груз традиций, определяющих приоритет прав, отношение к ним общества, личности, государства.

История России сложилась так, что наше социальное бытие неизменно концентрировалось вокруг Власти, второй же полюс социальности - индивидуальный Человек как бы растворялся в ней без остатка. Понятие права «вращалось» вокруг понятия Государства; личность обладала лишь бесчисленными обязательствами по отношению к нему. Причем если обязанности эти были безусловными (например, подчинение законам или просто воле власти, участие в государственных войнах и пр.), имманентными русской жизни (с ними рождались, жили и умирали), то права личности безусловными, неотъемлемыми не были, увы, никогда. Права даровались, урезывались, видоизменялись или упразднялись, но в любом случае проистекали они всегда с вершины столь чудовищной пирамиды власти, что борьба за них представлялась до самого недавнего времени делом совершенно безнадежным. Быть может, именно поэтому наша история на протяжении большей своей части не знает массовых движений за те или иные конкретные права. Тот, кто жаждал прав и не мог жить без них, должен был подниматься против Власти, ибо обрести права можно было лишь сокрушив ее. Ни Пугачев, ни декабристы, ни народовольцы не пытались ничего добиться от существующей власти, гарантии своих прав все они видели только в ее ниспровержении. Невозможно было, например, представить себе в России движение чартистского типа. Тотальная власть порождала тотальный бунт, в котором личные права, вспыхнув в момент индивидуального выбора, затем угасали, растворяясь в новой тотальности.

Отношение этой традиционно бунтующей во имя народных прав Антивласти к правам индивидуальной личности строилось на тех же культурных основаниях, что и отношение к ним Власти. Декабрист Павел Пестель планировал решительно ограничить индивидуальные права (включая такие традиционные политические свободы, как право на общественную организацию); народовольцы полагали, что интересы общины целиком поглощают права отдельного ее члена. Для большевиков интересы класса и классового государства вообще снимали вопрос личных прав как таковой. Отмеченное еще Н. Бердяевым стремление русской мысли к абсолюту, тотальности, нежелание обходиться относительными категориями, извечная тяга к Соборности, доминирование в ней общего над частным - глобального над локальным, общества над личностью - проявлялись практически во всех философско-политических системах и течениях.

Корни такого положения глубоки, и существуют десятки интерпретаций русской истории, объясняющие, почему «мы - не Запад»; в том, что традиционное соотношение Человека и Власти у нас совершенно особое, неевропейское, сходятся почти все.

Страшное сталинское тридцатилетие, сконцентрировав в пределах жизни одного поколения все проклятья нашей истории, довело их до полного, абсолютного предела.