621516

Дрейк нахмурился еще больше. Долг он помнил, и помнил слова Реордана о том, что долг этот необходимо будет оплачивать лишь в исключительном случае. В дни тяжкой нужды. Долг был позором Дрейка, его страшной тайной, и никому в мире он не смог бы признаться в том, что дал слабину и воспользовался помощью старика. Брови воина сдвинулись еще ближе, он стал похож на загнанного зверя, готового броситься в последний бой. Реордан Благословенный зажал его в угол и не собирался отступать. Дрейк ненавидел дворцовые интриги именно за это: за способность мудрецов и чинуш сражаться без мечей, одними словами и обещаниями. Дрейк не умел вести такую войну, поэтому, тяжело вздохнув, весь обмяк и сдался.

– Веди.

Они шли быстро, не останавливаясь для привалов, и Дрейк все пытался выведать у своего мучителя, для чего тот пустился в опасное путешествие, но мудрец молчал. Будто дал слово, что не расскажет.

Столица была все ближе, Дрейк успел представить себе ужасные картины вернувшейся чумы, налета соседнего княжества, последствия неурожая или стихийного бедствия.

– Тебе придется охранять наследного принца, Дрейк, – сказал Реордан, когда они были в часе пути от столицы. Воин повернулся к мудрецу, и во взгляде его читалось удивление. Дрейк никогда не был охранником, он привык служить в страже. Все его навыки, вся подготовка были организованы так, что больше пользы Дрейк приносил на посту. Возле ворот, у покоев, на переходе, на площади. Защищать место. Место, но не человека. Какой толк от длинного меча против убийцы или волшебника? Как поможет щит от яда? Искусству охраны учат с младенчества, готовят лучших из лучших, превращая человека в тонкий инструмент, в перчатку, в живую броню.

Реордан смотрел на изменившееся лицо воина и улыбался.

– Погоди возражать, Дрейк, у всего есть свои причины, – сказал старик, и они снова пошли в тишине. Воин больше не спрашивал, а мудрец просто ничего не говорил.

Столица была прекрасна. Они прошли сквозь южные ворота на закате, и Дрейк напоследок обернулся, запоминая контуры гор, сверкающие алыми коронами.

Принц оказался сущим подонком. Другого слова Дрейк, привыкший к прихотям королевской фамилии, подобрать не мог. Нынешний король казался несносным гордецом, но с его старшим сыном дело обстояло еще хуже. Надменный, избалованный, дурно воспитанный, он ни во что не ставил слуг, младших братьев и бедняжку сестру, издевался над гостями, норовил сорвать любой прием и постоянно убегал из-под надзора.

Дрейк знал, какая опасность грозила принцу больше других: погибнуть от чужой ненависти. Воин каждое утро заставлял себя давать обещание возле алтаря Пресветлой Матери: «Сегодня я не убью его». Каждый вечер он был близок к тому, чтобы нарушить этот обет.

– Эй, орясина, тащи сюда свой упругий задок! – орал наследник, швыряя в своего защитника косточку или камень.

Если принц не атаковал сразу, Дрейк начинал подозревать нехорошее, и всегда оказывался прав. В первый же день после пары спокойных минут воин получил ушат ледяной воды, распахнув дверь в покои высочайшей особы. На второй, усмирив гнев Дрейка добродушной улыбкой, принц заманил его в библиотеку, где на охранника набросилась пара взбесившихся на конюшне дворняг. Собаки драли кожаные брюки, норовили ухватить за рукава, а все лишь потому, что за ужином принц незаметно измазал Дрейка шерстью породистой красавицы, которая впала в охоту.

– Гляди-гляди, через девять месяцев понесешь! – верещал принц, прыгая по библиотеке и распугивая молодых аколитов. Будущие мудрецы бежали, сломя голову, лишь бы ненароком не оказаться возле господина.

Хуже всего было в те дни, когда принцу необходимо было выезжать из дворца. Охота, пикники на природе, шумные процессии – Дрейк возненавидел их от души. Прежние мучения казались ему теперь сказкой по сравнению с тем, во что превратилась его жизнь теперь.

– Цыпа-цыпа, беги за мной! – кричал парень, и, словно малый ребенок, бежал в самую гущу леса, где легавые гнали зверя. Дрейк бросал коня, стягивал тяжелый доспех и несся за принцем, в тайне моля Всевышнего, чтобы тот ниспослал грозу и убил несносного мерзавца одним ударом.

Все во дворце сочувствовали Дрейку. Кое-кто старался помочь, но большинству казалось, что чем меньше они общаются с охранником, тем реже столкнутся с вниманием принца. Дрейк стал изгоем и получал столько же доброты и тепла от окружающих, сколько уделяют прокаженным. От него бежали, как от чумы, и вся его жизнь превратилась в служение принцу.

– Давай-давай, танцуй, лапотуля! – буйствовал принц, забрасывая в охранника остро отточенные кинжалы.

Дрейку запрещалось касаться паренька даже в крайнем случае. Наказ был строг, суров и непонятен, а оттого особенно страшен.

– Делай что хочешь, Дрейк. Кричи на него, швыряй в него куски навоза, запирай в комнате, но никогда – слышишь? – ни при каких обстоятельствах, даже в случае крайней нужды не касайся его. Если коснешься – считай, что ты уже умер.

Такой наказ получил воин и следовал ему, сцепив зубы, даже когда приходилось совсем туго.