69 этюдов о русских писателях

В мае 1979 года он покинул коммунальную квартиру (тяжелые бытовые условия, постоянные скандалы, ухудшающееся здоровье) и переехал в дом инвалидов и престарелых, откуда в январе 1982 года его насильно отправили в интернат для психохроников. Выкатили в кресле, полуодетого, погрузили в выстуженную машину и через всю заснеженную, морозную Москву – неблизкий путь из Тушино в Медведково – повезли в интернат № 32. Естественно, Шаламов простудился и 17 января скончался, не дотянув до 75 лет. Умер на руках чужих людей, глухой, слепой, со сдвинутой психикой (болезнь Меньера), опекаемый сотрудниками КГБ.

Такая вот «планида» Варлама Тихоновича: «Израненное сердце, живая человеческая судьба, кровавые раны души», – как писал он сам.

Колыма, где Шаламову пришлось жить и выживать, – это та же Хиросима, «Освенцим без печей», лагеря Кампучии – зловещие знаки мирового зла. Именно так воспринимал Варлам Шаламов:

Вот она – в кровавых клочьях дыма,
В ядовитой мгле,
Будущая Хиросима
Стала на земле.

Как глазурь – зеленый крик ожога,
Сплавленной в стекло.
Вот она, зловещая дорога,
Мировое зло.

У Шаламова есть рассказ «РУР» (РУР – это рота усиленного режима) о невыносимой жизни на прииске «Партизан»: голод, холод, побои, постоянная угроза расстрела... В связи с этим Шаламов писал:

«Человек не знает себя. Возможность человека к добру и злу имеет бесконечное количество ступеней. Преступления нацистов (могут) превзойти – всегда находится что-то новое, еще более страшное. Дно человеческой души не имеет дна, всегда случается что-то еще страшнее, еще подлее, чем ты знал, видел и понял. Наверное, и способность человека к добру тоже имеет бесконечное количество ступеней. Беда только в том, что человек не бывает поставлен в условия наивысшего добра, наивысшего испытания на добро...»

Вопреки всем лагерным ужасам, Шаламов выжил. Как вспоминает Зайцева, «это был разрушенный, больной человек, который знал себе цену, который никак не мог себя в этой жизни реализовать и точно знал, что его время придет. Он в этом не сомневался ни одной минуточки...»

Шаламов писал каждый день. Прозу и стихи. Стихи писал на протяжении всей жизни, почти до последних дней. «Стихи – это боль, и защита от боли...»

Хрустальные, холодные
Урочища бесплодные,
Безвыходные льды,
Где людям среди лиственниц
Не нужен поиск истины,
А поиски еды,
Где мимо голых лиственниц
Молиться Богу истово
Безбожники идут,
Больные, бестолковые
С лопатами совковыми
Шеренгами встают,
Рядясь в плащи немаркие,
С немецкими овчарками
Гуляют пастухи,
Кружится заметь вьюжная,
И кажутся ненужными
Стихи.

Проза Шаламова лишена всяких иллюзий, в том числе что человек добр. От рассказа к рассказу низость, злобность, коварство, подлость раскрываются всё полнее, и человек опускается всё ниже, – таков закон ада. Это только в песне – «Я другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит человек». А в ГУЛАГе человек не дышит. Воздух залит свинцом. Один из рассказов Шаламова «Надгробное слово» начинается так: «Все умерли...»

Лагерь в восприятии Шаламова это – абсолютное зло. Безмерное и бесконечное унижение, превращающее человека в животное. Катастрофическое обесценение человеческого существования, всей личности, смена всех понятий о добре и зле. Перевернутый звериный мир под кумачовым сталинским лозунгом «Труд есть дело чести, дело славы, доблести и геройства». Подневольный труд рабов. «К честному труду в лагере призывают подлецы и те, которые нас бьют, калечат, съедают нашу пищу и заставляют работать живые скелеты – до самой смерти. Это выгодно им – этот «честный» труд. Они верят в его возможность еще меньше, чем мы» (рассказ «Сухим пайком»).

Двадцать лет провел Шаламов в советских тюрьмах, лагерях и ссылках, «и этот архипелаг нашел в его лице летописца, художника, создателя огромной трагической фрески, в которой нет открытого гнева и бессильного разоблачительства, а есть мощная правда страшной нормы, вдохновившей и организовавшей этот адский эксперимент» (Евг. Сидоров, «Огонек», 22 – 1989).

Запись Варлама Шаламова «Мелочи» (1961):

«Три великих лагерных заповеди: не верь, не бойся, не проси. Каждый отвечает за себя. Не учить товарища, напарника, что ему делать. Всё, что чужая воля – дело не твое. Несложные, но трудные заповеди лагеря, требующие опыта, самообладания, бесстрашия».

Раба из меня не сделают.
Клейменный, да не раб, —