6b15ad8a063dbf87117dd400b69144d1

- Фрэнк, - воскликнул Оскар с упреком, но с радостным смехом. - Я был выдающимся собеседником еще в школе. В Тринити-Колледже я ничего другого и не делал - только разговаривал, а читал я урывками. Я был самым лучшим собеседником из тех, кого видели стены Оксфорда.

- А ты нашел там учителя, подобного Махаффи? - спросил я. - Профессора с поэтическим даром?

Оскар сразу стал серьезным.

- Было там двое-трое преподавателей, Фрэнк, - ответил он, - более выдающихся, чем Махаффи, ученых мирового уровня, а не только Оксфорда. Был, например, Рескин, который очень меня интересовал - чудесный человек и самый чудесный из писателей. Некий утонченный романтический цветок, словно фиалка, питающая воздух неизъяснимым ароматом веры. Рескина я всегда считал английским Платоном - Пророком Бога, Истины и Красоты, который всегда понимал, подобно Платону, что эта Троица являет собой один идеальный цветок. Но я любил его прозу, а не его благочестие. Его сочувствие беднякам навевало на меня скуку, путь, который мы, по его мнению, должны были проторить, утомлял. В бедности я не видел ничего, что могло бы меня заинтересовать, ничего. Я бежал от нее прочь, как от деградации духа. Но проза его была лирична и взмывала на широко распахнутых крыльях в небеса. Он был выдающимся поэтом и учителем, Фрэнк, следовательно, в качестве профессора он был совсем несообразен - его преподавание повергало в смертельную скуку, но когда он пел, это вдохновляло.

А еще был Пейтер - Пейтер-классик, Пейтер-ученый, который уже написал величайшую английскую прозу: думаю, страница-две - это образец величайшей прозы во всей мировой литературе. Пейтер был для меня всем. Он научил меня высочайшей форме искусства - аскетизму красоты. Благодаря Пейтеру я достиг полного своего развития. Он был для меня молчаливым и сочувствующим старшим братом. К счастью для меня, собеседник он был никакой, но чудесно умел слушать, и я мог разговаривать с ним часами. В разговорах с ним я оттачивал мастерство беседы - по выражению его лица было видно, что я сказал нечто выдающееся. Он меня не хвалил, но удивительным образом стимулировал, заставлял всегда превосходить самого себя - это было мощным животворным влиянием, влиянием греческого искусства в его наивысшем смысле.

- Именно он тогда был тем Гамалиилом, у чьих ног ты сидел? - спросил я.

- О нет, Фрэнк, - ответил Оскар. - Уже тогда все сидели у моих ног. Но Пейтер был воистину человеком выдающимся. Дорогой Пейтер! Помню, однажды мы разговаривали, сидя на скамейке под деревьями в Оксфорде. Я наблюдал, как студенты купаются в реке: прекрасные белые тела, воплощение непринужденности, грации и жизненной силы. Я отметил, как христианство расцвело в романтизме, и как грубый арамейский материализм и все последующие формальности общепринятой веры свергли нас с древа жизни, оставив нам утонченные идеалы нового язычества...

Бледный Христос исчерпал себя, его самоотречение и сочувствие были слабостью, а мы шли к синтезу искусств, в котором чарующий аромат романтизма должен быть суровой красотой классических форм. Я говорил поистине вдохновенно, а когда сделал паузу, Пейтер - сдержанный, спокойный, молчаливый Пейтер - вдруг встал со скамейки, упал передо мною на колени и поцеловал мне руку. Я закричал:

- Не делайте этого, не надо. Что подумают люди, увидав такое?

Пейтер поднялся с колен, лицо его было бледным и напряженным.

- Я должен был, - пробормотал он, испуганно оглядываясь по сторонам. - Я должен был, поскольку...

Должен предупредить читателей, что описание этого инцидента созрело достигло большей высоты мысли благодаря тому, что Оскар рассказал мне об этом случае через десять лет после происшествия.

ГЛАВА IV— ФОРМИРУЮЩИЕ ВЛИЯНИЯ: СТИХИ ОСКАРА

Самое важное событие в юности Оскара произошло еще до его поступления в Оксфорд: его отец, сэр Уильям Уайльд, умер в 1876-м году и оставил своей жене, леди Уайльд, почти всё свое состояние, примерно 7000 фунтов стерлингов, процентов с этой суммы едва хватало на жизнь в благородной бедности. Сумма столь мала, что сложно поверить рассказам о том, что в последние годы жизни сэр Уильям Уайльд держал почти открытый дом - «виски лилось рекой, кладовые ломились от снеди», и славился хлебосольством. Небольшая доля, причитавшаяся Оскару - немного денег и маленький домик с земельным участком - досталась ему как раз вовремя: часть денег он потратил на оплату долгов в Оксфорде, а часть - на оплату путешествия в Грецию. Естественно, Оскар Уайльд, впитывавший всё с жадностью, как губка, должен был получить самое лучшее на то время образование, и лучше всего - в форме путешествия. Все мы получаем примерно то образование, которого жаждем, и мне часто кажется, что Оскар Уайльд был слишком образован - то есть слишком много узнал из книг, но недостаточно - из жизни, и слишком мало думал о себе, но я предоставляю судить об этом моим читателям.