900 дней. Блокада Ленинграда

Об этом свидетельствуют любопытные данные.

18 июня в Берлине посол Деканозов пожелал встретиться с Вайцзеккером. Советский посол был принят, но, по некоторым данным, «без существенных результатов», поскольку Вайцзеккер не получил указаний.

Сам Вайцзеккер утверждал, что «Деканозов лишь предложил для обсуждения несколько текущих вопросов». Посол якобы «непринужденно и весело» говорил о таких незначительных вещах, как недавняя поездка Вайцзеккера в Будапешт и положение в Ираке. Обсудить подробности советско-германских отношений он не пытался.

А 20 июня Гальдер (начальник штаба сухопутных войск Германии. – Ред.) сделал загадочную запись в дневнике: «18 июня Молотов хотел встретиться с фюрером».

Говорил ли об этом Деканозов во время своего визита 18 июня? Делалась ли в последнюю минуту попытка организовать встречу Гитлера и Сталина? Итальянский посол в Берлине А. Симони слышал разговоры о поездке Сталина и его намерении пойти на уступки.

Это предположение подтверждают бесплодные попытки Молотова и Деканозова начать важные переговоры с немцами вечером 21 июня; а уж не видеть, что готовится нападение, тогда вряд ли мог даже 10-летний ребенок.

Наиболее удачные описания, характеризующие Сталина в те дни, содержатся в воспоминаниях адмирала Кузнецова. По мнению адмирала, Сталин, несомненно, ожидал войны с Гитлером. Он расценивал немецко-советский пакт как временную отсрочку, но фактически получил меньше времени, чем ожидал. Его главная ошибка – недооценка времени, которое он имел для подготовки.

«Недоверие Сталина к Англии и Америке ухудшало положение, – заключает Кузнецов. – Он не верил всем сообщениям об активности Гитлера, поступавшим от англичан и американцев, просто отметал их»[48]. Подозрительность Сталина создавала и другие трудности. Это была не обычная, а, как говорил Кузнецов, «болезненная подозрительность, присущая Сталину в то время». Сталин под ее влиянием не только отвергал очевидные факты, но не хотел ни с кем делиться планами ведения войны, предназначенными на тот случай, если она начнется.

«Я не знал в то время (накануне войны), есть ли на случай войны у нас какой-нибудь оперативно-стратегический план, – замечает маршал Воронов, один из высших руководителей Советской армии. – Я лишь знал, что план применения артиллерии и боевой артиллерийской тактики еще не утвержден, хотя первоначальный его проект был разработан в 1938 году».

Генеральный штаб и Высшее командование не могли принять самые обычные меры предосторожности. Не было военных планов, кроме наступательных, предназначенных для ведения войны за пределами Советского Союза. Отсутствовали планы связи между штабами на случай непредвиденных обстоятельств. Не были подготовлены схемы отступления на случай внезапного нападения немцев, потому что Сталин решил, что фашистского нападения не будет. Если диктатор решил, что нападения не будет, значит, командира, который к нему готовится, надо казнить как предателя.

Людей, окружавших его, Сталин так подавил, что, когда наступил кризис, они, по словам адмирала Кузнецова, «не могли взять рычаги управления в свои руки».

«Они, – писал Кузнецов, – не привыкли действовать самостоятельно и были способны только исполнять волю Сталина, который их держал в повиновении. Трагедия тех дней была именно в этом».

Утром 22 июня, через несколько часов после нападения Германии, в Кремле встретились командующий Московским гарнизоном генерал Тюленев и маршал Ворошилов.

«Где подготовлен командный пункт для Главного командования?» – спросил Ворошилов.

«Вопрос порядком смутил меня», – вспоминал Тюленев. И недаром. Подземного бомбоубежища для Главного командования не существовало, ибо оно никогда не предусматривалось. Ведь Тюленеву никто не давал указаний на этот счет. Ни Сталин, ни его соратники из Политбюро или высшего генералитета пальцем не пошевельнули, чтобы позаботиться о таком элементарном деле. Адмирал Кузнецов подготовил бетонированное убежище для Наркомата ВМФ, но сделал это без приказа, «на свой страх и риск».

Бомбоубежище командования Московского военного округа пришлось в конце концов отдать Верховному командованию.

А вот еще более удивительное обстоятельство: 24 июня, во вторник, группа флотских политработников прибыла в Кронштадт из Москвы. Они учились в Москве в Военно-политической академии и во время обеда в воскресенье 22 июня узнали о войне. Через 2 часа их собрал начальник курса, батальонный комиссар, на Большой Садовой. Приказано было собрать вещи и всем явиться на Ленинградский вокзал в 18 часов. Их отправляли на фронт. С собой каждый должен был взять белую форму, накрахмаленную рубашку, воротничок и все парадные принадлежности. Сказали, что победа наступит очень скоро и что надо быть готовыми отпраздновать ее.

Люди, следуя указанию, прибыли с парадной формой. Им нескоро удалось надеть ее.

Как объяснить подобные приказы? Откуда они исходили?