А. Блок. Его предшественники и современники

1963), о семейно-любовной драме Блока говорится там же, в очерке «История

одной любви».

от 21 июля 1902 г., где речь идет об отношениях с Л. Д. Менделеевой: «Я хочу

не объятий, потому что объятия (внезапное согласие) — только минутное

потрясение. Дальше идет “привычка” — вонючее чудище» (VII, 52). Блок и в

чисто личном видит два плана: высокой духовной любви и мещански-

прозаической «привычки» — «вонючего чудища». Из этого раздельного,

«несинтетического» подхода к реальностям жизни и любви, из

последовательного разрыва двух планов жизни возникла трагическая история

семейной жизни Блока; с жесткой искренностью о ней рассказано в

неопубликованных воспоминаниях Л. Д. Блок. Для самого поэта решающей в

этой драматической жизненной коллизии была ее сложная трагическая связь с

большим разломом в общественных отношениях: «Едва моя невеста стала моей

женой, лиловые миры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот.

Я первый, так давно тайно хотевший гибели, вовлекся в серый пурпур,

серебряные звезды, перламутры и аметисты метели. За мной последовала моя

жена, для которой этот переход (от тяжелого к легкому, от недозволенного к

дозволенному) был мучителен, труднее, чем мне» (дневниковая запись

от 15 августа 1917 г., VII, 300). Свою личную жизнь, свое искусство, поэзию

переходного периода с ее «метелями» и «звездными катастрофами» и большие

общественные потрясения Блок рассматривает в одном узле, в единстве; однако

это единство трагического разлома, а не единство гармонической сводки всего

воедино, не единство «синтеза».

Положение Блока среди символистов в переходную пору его творчества

было несколько парадоксальным: в поэзии его звучат «метели»,

«болотность» — и, с другой стороны, стремление к ясности, конкретности

присуще его общей позиции. Андрей Белый в ранних воспоминаниях верно

воспроизводит отношение к Блоку символистских кругов: «Его,

конкретнейшего, трезвейшего среди “абстрактов” тогдашнего времени,

обвиняли в невнятице за то, что “невнятицу” часто жалких и квазиясных схем

он не принимал, не понимал и выражал откровенным коротким “не понимаю”.

С этим “не понимаю” появлялся он в кружках тогдашней литературы»89. При

этом в данных, относительно наиболее соответствующих фактам, мемуарах

Белый забывает добавить, что среди «“абстрактов” тогдашнего времени»,

требовавших от Блока веры в «квазиясные схемы» и обвинявших его в

«невнятице», одно из первых, если не первое место занимал сам Белый. В

позднейших своих мемуарах, где Белый вернулся — откровенно и достаточно

злобно — к своим былым обвинениям Блока в «невнятице» (правда, на

несколько иной основе: тут Блок оказывался «мистиком», а сам Белый будто бы

искателем путей к революции), — в этих поздних мемуарах Белый, между

прочим, проговаривается, что в годы первой русской революции он сам

«выдумал “малокровную” схему о партии символистов»90. Такие невольные

признания ставят на свои места пристрастно освещаемые Белым реальные

факты. Материалы подлинных полемических выпадов Белого против Блока

89 Записки мечтателей, 1922, № 6, с. 104.

90 Белый Андрей. Между двух революций. Л., 1934, с. 296.

подтверждают, что Белый действительно любой ценой стремился сколотить на

основе подновленного соловьевства единую символистскую школу и

ожесточенно спорил с Блоком потому, что втиснуть творчество Блока в рамки

этой выдержанной в последовательных принципах школы оказывалось

невозможным.

Основной материал для полемик — и тогда, и позже — давали в искусстве

Блока «Лирические драмы» и образы «Нечаянной Радости», в частности стихи

о Незнакомке. Темой же полемик была обороняемая Белым от «невнятиц»

Блока идея соловьевского «синтеза», устранения реальных противоречий жизни

путем построения умозрительных схем-конструкций. Споря с Блоком, Белый

писал, что Блок «обругался “Балаганчиком”: тут влетело и мистике, о которой

поэт судит столь странно, что возникает сомнение в том, имеет ли он какое-

либо представление о ней»91, обвинял в измене соловьевству: «в драме

“Балаганчик” горькие издевательства над своим прошлым»92. В личном письме

к Блоку от 10 – 11 августа 1907 г. Белый утверждал: «В “Драмах” Ваших вижу

постоянное богохульство»93. Не может быть сомнений в том, что обороняемая

Белым от «богохульных» посягательств Блока доктрина «школы» —

соловьевство.

С особенной ясностью все это выразилось в статье Белого по поводу

отдельного издания блоковских лирических драм, характерным образом

названной «Обломки миров». Уже в названии сформулировано, в сущности,

основное обвинение Белого: Блоку вменяется в вину отказ от цельной,

«синтетической» картины мира, предлагаемой соловьевством. Согласно Белому,

есть символизм подлинный, означающий религиозное творчество жизни на

основе «синтеза»: «Символ — соединение; символизм — соединение образов

созидающей воли»94; но рядом с этим есть богохульное нарушение канона

школы, символизм мнимый. Подобная ложная, антихудожественная тенденция

и представлена, по Белому, драмами и вообще творчеством Блока. Для этой

тенденции характерно непризнание мистической цельности мира, это и есть