А что там в Брюгге?

Перед ней открылась приличных размеров комната, очевидно, служившая и спальней, и кухней, и даже какой-то мастерской — в дальнем углу стояли козлы с банками, кистями и тряпками. Вся комната была густо расписана портретами, пейзажами, батальными сценами, натюрмортами и еще бог знает чем. Одно вытекало из другого и плавно вплывало в следующее.

Так, в нижнем углу масштабной и по размерам и силе изображения батальной сцене с рыцарями на серых конях, очень мастерски, тонко и изысканно был написан портрет дамы, сидящей вполоборота и с лукавством взирающей на незванную гостью. Тут же, недалеко от битвы был изображен дворик какого-то городка с каменным мостиком, переброшенным через канал. А на месте дома, к которому вроде как должен был вести этот мостик, написана была ваза с букетом цветов, на лепестках которых навсегда каплями застыла вода. Над портретом гордого мужчины в черном, старинном наряде с тяжелой золотой цепью, спускающейся на грудь, бродили единороги, вокруг которых кружились странного вида птицы: то ли павлины, то ли орлы. Длинные, роскошные хвосты и мощные крючковатые клювы сбивали с толку и не давали определиться.

Живопись на стенах была великолепной, но общее впечатление от комнаты, от темных, мрачных красок, от старой, растрескавшейся мебели создавалось тягуче-тоскливое и походящее на безрадостное болото в хмурый, осенний день.

«Тут и повеситься недолго, — подумала Василиса. — Как старушка здесь жила? И кто вообще так расстарался и так гениально, но невесело расписал эти стены?»

Ответ нашелся довольно скоро и, как говорится, лежал на поверхности. В буквальном смысле. На полу и столе замершие полгода назад и нетронутые больше никем, лежали раскрытые альбомы с репродукциями шедевров старых мастеров. Поля альбомов были исписаны вдоль и поперек. Почерк был красивый, витиеватый, но совершенно нечитаемый.

И этим же почерком были написаны какие-то списки на обрывках толстого картона. Эти списки валялись повсюду. Что-то было вычеркнуто, что-то нет. Обычно так составляют списки дел и вычеркивают их по мере выполнения.

На старом холодильнике под большим магнитом в виде красно-синей подковы тоже висел список, но уже с перечнем продуктов. Об этом Василиса догадалась, разобрав целых два слова: хлеб и молоко.

Почерк был один и, скорее всего, принадлежал самой старушке. Да и вряд ли кто-то еще, кроме старушки приходил в этот дом писать списки и расписывать стены.

Василиса все ходила и ходила по комнате, всматриваясь в картины, изображенные на стенах. Красиво, талантливо, гениально, но и, вместе с тем, тоскливо и безрадостно. Какая-то вселенская безнадежность струилась с этих стен. Даже городок с мостиком, поначалу показавшийся милым, сейчас таковым не выглядел. Он был пустым и мертвым, как если бы недавно пережил опустошительную эпидемию чумы. В батальной сцене рыцари уже не смотрели победителями. Они все, как один, походили на всадников Апокалипсиса. Кони под ними не были бесстрашными, они обреченно неслись навстречу своей смерти. Люди на портретах, казалось, тоже знали о своей скорой кончине и смирились. Безнадежная покорность читалась в их глазах.

Василиса внезапно ощутила себя мухой, увязающей все больше и больше в жирной и липкой паутине наваливающегося и опутывающего ужаса. Она села на продавленную кровать и закрыла руками глаза. Ей надо было вырваться из этого серого морока, из тягучей тоски, которая затягивала и затягивала.

«Нет, нет, — бормотала она, — Я не для этого… я не здесь… я из…»

И тут она вспомнила, зачем вообще сюда приехала. Резко встала и, стараясь не смотреть по сторонам, быстрыми шагами подошла к старому письменному столу, который нелогично стоял почти посередине комнаты. Судорожно всхлипывая, она выдвигала ящик за ящиком и вываливала на стол бумаги, поломанные карандаши, засохшие огрызки яблок, скрепки, открытки и письма. Читать письма и рассматривать открытки в этом доме у нее не было ни малейшего желания.

«Все к себе возьму, там и разберусь», — бормотала она себе под нос, запихивая без смущения все письма в свою сумку. Когда сумка наполнилась, Василиса, не оглядываясь на страшную комнату, выскочила на улицу и, наконец, вдохнула свежий, холодный воздух.

Глава 5

— Она вернулась! Вернулась! А я уже боялась, что потерялась! Далеко ездила, да одна! А если бы что случилось? — причитала, семеня Василисе навстречу, Баб Марта. — Голодная. Весь день на ногах. Устала, поди. А я волновалась! Так беспокоилась, так беспокоилась!

Василиса, слушая обрушившийся на нее монолог, с удивлением поняла, что эта чудаковатая старушка и правда, беспокоится и ждет ее так, как давно уже ее никто не ждал. А может и вообще никогда. Может быть, это и есть то, что называют близкими отношениями, семьей? То, когда ждут, когда беспокоятся и заботятся? А что тогда было у нее дома? С ее тогда еще близкими и родными? С сестрами, которые на нее внимания никогда не обращали? С матерью, которая всегда была так сурова, что к ней и подойти было страшно?