А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Но это не были ни Хеля, ни Стах, ни Моисей. Я по-прежнему каждый день встречался с Хелей. А Стах и Моисей не являлись мне во сне. И я говорил: «Ты убил, ты, ты, ты!» — говорил себе, тому, другому в себе, тому, кто взял из рук Моисея и Стаха осиновое лицо и тайком надел его на себя. И в то же время, когда я лежал возле Хели, целовался с ней всю ночь, провожал ее украдкой, чтобы мать не заметила, в заснеженный сад, я не боялся своих рук, клал их под голову и не стыдился прикасаться ими к головам животных.

Весной я поссорился с Хелей, обругав ее сукой за то, что она улыбнулась Павелеку и погладила его по рукаву. Мы не встречались после этого несколько недель. Вот тогда я снова был одним и другим Петром. Сразу, как только посмотрю в зеркало, в воду в колоде, в ведро с водой для лошадей, в глаза матери, в глаза собаки или лошади, так вижу себя, с осиновым лицом. И тогда снова являются мне Стах и Моисей. Улыбаясь, они манят меня. Мне казалось, что они могут улыбаться, что им теперь легко, ведь они, ничего не теряя, отдали мне осиновое лицо, а я перестал им вдалбливать:

— Ты убил, Стах, ты убил, Моисей.

Но ребята-партизаны, улыбаясь мне, угощая сигаретой и самогоном, опять не смотрели мне в глаза и перестали меня донимать, а Павелек не бил меня кулаком по спине, и поэтому я стал все реже и реже показываться в деревне. Целые дни просиживал я дома, в поле или во дворе. Я не осмеливался даже взглянуть на дом Хели. Мне также не хватало смелости сказать себе:

— Ты убил, Петр. Ты убил. И как только тебе прикажут, снова убьешь.

Но раз я не сказал: «Ты, Стах, убил. Ты, Стах, и ты, Моисей», — и не решился громко произнести: «Ты убил, Петр. Ты убил». «Ты, ты, ты», — подумал я тогда обо всех нас: о себе, о Хеле, о Стахе, о Моисее и о ребятах-партизанах, обо всех, и назвал я нас всех — ОН. А как только нас всех назвал так, то пошел к реке и обмылся в ней. После этого я подошел к осине и, положив руки на ее ствол, шепнул: «ОН. Убил ОН». И громко это сказал. И крикнул на всю реку. А когда эхо, отразившись от ивняка на другой стороне реки, от зарослей акации, в которые вошел Стах, прогремело в ответ: «ОН. Убил ОН, ОН, ОН!» — снял я тогда руки с осины и, не оглядываясь, почти побежал домой. Впервые за несколько недель я в самый полдень, зарывшись в сено, тут же заснул и ни разу не проснулся с криком.

19

С Хелей я снова стал встречаться в начале мая. С тех пор до самого конца войны я никого не убивал. Но еще в апреле, когда мы с Павелеком застрелили в соседнем повяте гестаповского агента, я доложил капитану:

— Приказ выполнен. ОН его убил.

Капитан перестал рассматривать свои руки, созданные для молитвы, и, склонив голову набок, спросил:

— Как это ОН? Мы его убили. Мы.

— О нет. Вы ошибаетесь, капитан. ОН его убил. ОН.

И капитан направился ко мне, чтобы положить свою руку, созданную для молитвы, на мое плечо и внимательно посмотреть на меня, но тут подбежал Павелек и, похлопывая меня по спине, сказал:

— Петр правду говорит. ОН убил его. ОН.

После этого случая наш отряд привел в исполнение еще несколько приговоров, но меня от них отстранили. Как видно, Павелек поговорил с капитаном и цугсфюрером. Я учил ребят, вовлекал в наш отряд мужиков постарше, каждую неделю ходил с ними в ближайший лес на батальонные сборы. Все чаще поговаривали о конце войны.

Кажется, в середине апреля, до того, как я помирился с Хелей, возвращаясь с реки, встретил я Марысю. Нельзя сказать, что раньше я не встречался с ней. Случалось несколько раз, когда ехал в поле, подвезти ее по пути. Почти каждый день я видел, как она шла в лавочку. Но не решался обнять ее за плечи, прижать к себе и поцеловать. Да я и не хотел морочить ей голову, ведь я видел несколько раз, как она шла под руку с Павелеком.

И только теперь, в апреле, когда я возвращался с реки и был уже вечер, а за плетнем в садах было белым-бело от цветов, я обнял ее и прижал к себе. Но она сопротивлялась, толкала меня локтями в грудь, отворачивалась от поцелуя, и я тогда сказал:

— Моисей хотел нам сыграть, Марыся. Ох как он хотел нам сыграть.

— Но он нам не сыграет, Петр.

— А ты хотела бы, чтобы он сыграл нам?

— Он не сыграет нам. Его уже нет.

— Откуда ты знаешь, что его нет?

— Как откуда? Все об этом знают.

— Но я знаю, что ОН есть. ОН, Стах и Хеля, и я. Если бы ЕГО не было, то ОН бы не убивал. А ОН убивает.

— Что ты говоришь, Петр? Что еще за ОН?

— ОН, Марыся, ОН. Все знают, что ОН.

— А я слышала совсем другое, Петр.

— Что же ты слышала?

— Ты знаешь лучше меня, что я могла слышать.

— Что это мы? Что это я?

— Ты, Петр, ты.

— Может, когда-то и я. Но теперь ОН. ОН, Марыся, ОН.

— Как знаешь. Петр. Мне-то что. Может, и ОН. Если тебе так лучше, то, конечно, ОН.

Мы разошлись возле ее дома. В саду, высоко подняв голову, словно собираясь поймать зубами нижнюю веточку, она вдруг остановилась, оперлась спиной о яблоньку и сказала:

— Ты прав, Петр. Это ОН. Хеля мне говорила, что это ОН. А она лучше знает. Иди к ней, Петр.